В конце 1924 года заместитель народного комиссара финансов М. И. Фрумкин предложил мне — в ответь на критику, сделанную высшим советом народного хозяйства по поводу политики, которую проводил народный комиссариат финансов при продаже платины — составить подробное заключение по платиновому вопросу. Я в виду этого составил подробный доклад от 12 сентября 1924 года, который состоял из 23-х страниц и исчерпывающее освещал всю совокупность вопроса.

Я резюмировал мое заключение в том смысле:

1. что обратное завоевание мирового рынка, без потрясения или серьезного понижения тогдашнего уровня цен, составлявшего около 116–118 долларов за унцию, [16] возможно исключительно лишь путем систематического совместного сотрудничества с крупными фирмами;

2. что наивысшее количество русской платины, которое может быть размещено на мировом рынке по тогдашней мировой цене, составить для ближайших двух лет (1925-26 г.г.) около 65.000 до 70.000 унций в год.

3. что насильственная попытка, во что бы то ни стало, размещать большое количество платины повлечет за собой лишь падение цен и чрезвычайно крупные убытки и

4. что новая русская добыча для ближайших двух лет, 1925-26 г.г., должна быть нормирована на уровне около 125 пудов (= около 66.000 унций) в год.

Валютное управление — отчасти под давлением уральских рабочих, которые при нормировке добычи опасались частичного увольнения занятых на этом деле рабочих — не удовлетворилось этими перспективами, а поручило мне разместить в 1925 году твердо, по мировой рыночной цене (следовательно по оптовой цене 108 долларов за унцию), обязательно 180 пудов (= 94.700 унций).

Принимая во внимание, что платиновый рынок был чрезвычайно чувствителен и весьма мало растяжим и имея в виду, что приемоспособность его могла быть расширена лишь весьма постепенно, исполнение этого поручения было совершенно невозможно.

Я знал, что крупные фирмы в своем собственном интересе серьезно стремились к тому, чтобы пойти навстречу сов. России во всех отношениях, для того, чтобы избегнуть бессистемных действий России на платиновом рынке и этим самым тяжелого падения цен. Я знал, что крупные фирмы готовы принести финансовые жертвы для того, чтобы придти к соглашению с Россией. Но я вместе с тем знал, что крупные фирмы вынуждены — если они хотят держать цены на нынешнем уровне — закупать не только русскую, но всякую платину, появляющуюся на мировом рынке, а следовательно и колумбийскую добычу около 45.000 унций.

Для меня было ясно, что соглашение между Россией и крупными фирмами было единственно правильным, единственно выгодным решением для России. Годовая сделка в 70.000 унций гарантировала народному комиссариату финансов твердую бюджетную доходную статью в 7.500.000 долларов, которая выплачивалась бы ежемесячными платежами в 625.000 долларов.

Россия при этом не имела бы никакого риска, а наоборот, вся тяжесть продажи, регулирования и контроля мирового рынка лежала бы на плечах крупных фирм.

Но тем не менее я должен был считаться с известным течением в Москве, которое сознательно стремилось провоцировать борьбу, вызывать путем внезапного выбрасывания на рынок крупных запасов полную разруху, вызывать, не считаясь ни с чем, крупное падение цен, чтобы этим путем якобы раз навсегда уничтожить добычу платины в Колумбии и вновь завоевать для Россия место диктатора на платиновом рынке.

Я убежденно боролся против этой авантюрной политики. Я докладывал валютному управлению неоднократно, что нет никакого основания думать, что колумбийская промышленность, в которую помещены крупные капиталы, может быть раз навсегда уничтожена внезапным падением цен, я доказывал, что себестоимость производства новой русской платины сама весьма высока, гораздо выше, чем до войны. Я указывал на то, что при крупном падении цен не только пострадает серьезнейшим образом новая добыча платины, ибо советской платинопромышленности придется работать без малейшей прибыли, но, что кроме того потеряют значительную часть своей стоимости и крупные старые запасы платины, имеющиеся у советского правительства, каковые в виду этого не смогут более служить в той же мере, как до сих пор, для обеспечения бумажно-денежного обращения. Я высказывал убеждение, что действительное увеличение потребления, т. е. значительное повышение приемоспособности рынка, безусловно не сможет быть достигнуто путем падения цен всего лишь на 10 или 20 долларов за унцию. Наоборот, цены должны будут упасть до совершенно запретного с точки зрения стоимости производства предела — и притом на долгий срок, — дабы технические отрасли промышленности опять возымели-бы интерес возвратиться к прежнему высокому уровню потребления платины.

Вначале января 1925 года я доложил прибывшему в Лондон начальнику валютного управления проф. Юровскому устно и положение дела по платиновому вопросу и мою точку зрения на него.

Другими словами, я сделал все, чтобы добиться разумного соглашения между советским правительством и крупными фирмами на платиновом рынке и этим устранить возможность внезапного и крупного падения цен, которое причинило бы России самый тяжкий ущерб, как в качестве владельца старых запасов, так и в качестве производителя новой платины.

Надлежащие ведомства в Москве, не понимавшие фактического взаимодействия отдельных факторов на мировом рынке платины или не желавшие понимать такового, чинили мне в этом отношении самые крупные препятствия.

В конце ноября 1924 года я получил телеграмму из Москвы от заместителя начальника валютного управления Карклина, что московский представитель крупной германской фирмы, торгующей металлами, сделал народному комиссариату финансов твердое предложение на покупку 3.000 килограмм платины (— около 96.500 унций = около 183,5 пуда) с поставкой в 1925 году и по очень высокой цене. Предложение было чрезвычайно выгодным и я поэтому посоветовал валютному управление телеграфно немедленно заключить эту сделку. Дело это однако, казалось мне весьма сомнительным, потому что партия платины, о которой тут шла речь, была слишком большой для того, чтобы имелась бы возможность разместить ее твердо по высокой цене. Я поэтому решил обследовать это дело в корне, немедленно отправился из Лондона в Германию и посетил соответственную фирму. Фирма эта ничего не знала о якобы твердом предложении ее московского представителя и была чрезвычайно поражена моему сообщение. После долгого обмена телеграммами между фирмой и ее московским представителем в конце концов выяснилось положение дела прямо противоположное тому, что мне было официально сообщено Карклиным, а именно не германская фирма сделала твердое предложение валютному управлению на покупку 3.000 килограммов платины, а наоборот, валютное управление сделало германской фирме твердое письменное предложение на продажу 3.000 килограммов платины, с поставкой в 1925 году и по цене в 109.50 долларов за унцию. Это предложение имело силу до 11 декабря 1924 года и германской фирмой, конечно, не было принято.