Лейтенанты, только что хотевшие вновь повернуться, теперь сами замерли, сжались. Слова начальника Гвардии пронзили, но окончательный смысл доходил медленно. Зачем начальник говорит им это? Такое лучше не знать, даже если служить в охране. Пронеси и помилуй, милосердный и милостивый...

– И это должны сделать вы!
– резко закончил командир.

Что? Тараки? Уничтожить? Они?

– Да, вы, - прочел их мысли майор. Вернулся к столу, набычил голову: Вы - члены партии и обязаны выполнять ее решения.

Теперь лейтенанты боялись посмотреть друг на друга. Словно они уже выполнили приказ Джандада, ЦК НДПА, Ревсовета и... и...

– Надо... вроде... документ какой, - пересилив страх, попытался сопротивляться Экбаль.
– Чтобы официально, - тут же поторопился добавить. Надо срочно найти повод, выход, чтобы отказаться, надо дать понять, что он не желал бы выполнять этот приказ. Зачем он ждал машину, мог бы дойти и пешком, а теперь...

– Или хотя бы... обращение по радио, - так же несмело, но тем не менее поддержал друга Водуд. И точно таким же извиняющимся тоном торопливо пояснил: - Чтобы не получилось, что это мы... сами...

Он тоже умолк, видимо почувствовав, что, собственно, и слова Экбаля, и его - это уже фактически согласие на... на...

Подумать, а тем более произнести слова о предстоящем - этого они просто боялись. Слишком высоко от них, лейтенантов, только-только принятых в партию, был Тараки - основатель этой самой партии. И хотя последние события, судя по газетам, показали, что он предал революцию, замышлял убийство их нынешнего руководителя Амина, имя Нура Мухаммеда Тараки, буквально вчера произносимое рядом с именем Аллаха, так быстро еще не могло опуститься в их сознании на землю. Да и убить человека - убить не в бою, а... просто прийти и убить...

– Насчет заявления можете не беспокоиться, оно будет, - навис над подчиненными Джандад.
– А я еще раз повторяю: решением Пленума ЦК НДПА Тараки исключен из партии, а решением Ревсовета снят со всех постов и приговорен к смерти. Он теперь - никто, понимаете, никто! Вы выполняете решение партии, волю народа и мой приказ. Вам этого недостаточно?

Этого было достаточно. С самого начала все было достаточно и предельно понятно - они не смогут отказаться. И боялись они, может быть, не столько исполнения приговора, сколько самого командира. Ведь ясно, что если откажутся... Нет-нет, они не хотят умирать в застенках Пули-Чархи. Они не хотят, чтобы погибли их близкие.

Зазвонил телефон, и лейтенанты впились в него взглядами: может, он принесет спасение, сотворит чудо? Принесет весть, которая все отменит, выведет из той орбиты, куда их непонятно каким образом занесло, заставит заниматься одного нарядами, другого связью?

– Рузи, к начальнику Генштаба, - выслушав указания по телефону, сказал Джандад молчавшему все это время помощнику по политчасти. Тот стремительно вышел. Значит, и подполковник Якуб все знает...

Странно, но сознание этого принесло Экбалю и Водуду некоторое облегчение. Это вольно или невольно снимало с них какую-то долю ответственности, давало уверенность, что высшее руководство страны и армии знает, что все делается по закону, и все так и должно быть.

Джандад вытащил портмоне, прямо в нем отсчитал деньги и протянул несколько бумажек Экбалю.

– Купишь белой материи. Сошьешь в виде простыни и принесешь мне.

"Для Тараки", - понял начальник караула. Зачем, зачем он согласился на эту должность?

Вернулся возбужденный Рузи и, хотя видел нетерпение находившихся в кабинете, сначала сел на свое место, потом еще удобнее устроился в кресле и только после этого наконец сообщил:

– Начальник Генерального штаба приказал хоронить на "Холме мучеников", рядом с умершим год назад его старшим братом.

Для майора это была очередная информация, уточнение деталей, для лейтенантов же - крушение надежд. Спасения так и не пришло. Значит, на то воля Аллаха.

– Идите. Но находитесь на месте, я вас вызову, - отпустил подавленных подчиненных Джандад.

Офицеры вышли и, не глядя друг на друга, разошлись в разные стороны казармы.

– Не проговорятся?
– задумчиво спросил Рузи, Сложив на груди руки, он в окно наблюдал за идущим вдоль плаца Экбалем. Снующие по внутреннему двору гвардейцы с заварными чайниками в руках - скоро ужин, отдавали ему честь, но лейтенант не отвечал на приветствия. Он шел точно по белой линии строевой разметки, и подошедший к окну начальник Гвардии подождал с ответом, загадывая: что станет делать начальник караула, когда она кончится?

Лейтенант не остановился, не свернул: линия была у него внутри.

– Возьмешь его, съездите на кладбище, проверите готовность могилы. И полная скрытность, ни один посторонний не должен видеть никаких приготовлений. Солдат для работ с лопатами и кирками пришлют прямо туда. Труп сверху накроете листами железа. Возьмешь их в ремонтной мастерской.

– Они же для лозунгов и плакатов.

– Теперь не потребуются. Солдат после работы - в Пакистан31.

– Есть.

...В эту ночь Тараки не спалось. Он давно потерял счет дням и ночам, а если точнее, то он просто и не считал их. И особенно после того, как увели из комнаты жену. Жил от скрипа до скрипа ключа в замочной скважине: за ним? Оставлять его живым, а тем более долго оставлять живым, Амину опасно. Так что обольщаться насчет помилования не стоит: Хафизулла не пощадит его. Он сметет и его самого, и имя его, а события перескажет так, как выгодно ему. Как же это все могло случиться? "Верный ученик любимого учителя..."