И еще одного, того, страшного, со стеклянным звуком удара было достаточно, чтобы жена вползла в комнату и уволокла меня обратно в ванную к своим тазам.

Ночь жена и дети провели в ванной. Я – в комнате, под столом, подальше от окна, чтобы был виден телевизор. Обстрел в конце концов прекратили, появились благополучные лица дикторов, но звук я все равно включать не стал.

Утром пошли обычные передачи, и почерневшие этажи Дома показывали только в новостях. Дальше включилась моя персональная трубка, и Гера потребовал срочного присутствия на рабочем месте. Я сказал, что ведь стрельба, снайперы, Дом властей бомбят. Гера ответил, что все – чушь, дележка пирога и маркетинг. И в их районе – все абсолютно спокойно, а уж тем более возле Горчишного дома. Он пришлет за мной машину. Но машины я не дождался и отправился к метро пешком. Возле Дома и на Набережной было много темных фигур, которые что-то волокли к кромкам тротуаров – и тут же отъезжали машины с красным крестом.

У метро было совсем мало народу, но никто меня не остановил. Уже подходя к круглому стеклянному зданию, я услышал треск выстрелов, потом быстрый-быстрый треск – автоматную очередь. Я кинулся к дверям, но внутрь не пошел и по стенке пробрался чуть подальше к соседней улице.

Там шел странный бой. Из-за угла здания выбегали отдельные люди в черном, армейском, словно бы, даже и с погонами, и отстреливались. За дорогой залегли люди в защитной форме, оттуда-то и шли автоматные очереди.

Перестрелка продолжалась недолго, но сколько именно, я не запомнил, потому что упал носом на асфальт.

Что это были за люди, и что они делили между собой, никто так и не узнал.

Когда я подошел к двери метро, то потрогал пальцем оплывшую дырку от пули, распустившую вокруг себя лучи жирных трещин.

Потом меня окликнул шофер, он, оказывается, давно меня тут поджидал – на Набережной проезд оказался закрыт.

А Гера прав, ехать мне необходимо было срочно. Все наши банки приостановили платежи, у нас остался лишь один годный для этого клиент. Гера их едва уговорил, но что будет сейчас?

Анпилогов много лет не ездил в метро. Он совсем забыл о влекущей вглубь толпе, о талом снеге в вестибюле, который истоптали тысячи ног, и снег, так и не превратившись в грязную водицу, силится прорваться в ваши низкие осенние туфли. Он забыл, как толпа вносит тебя в вагон, как чья-то уверенная рука вдавливается в твою спину – и вот ты уже вставлен, ты несешься, ты в пути, словно у тебя есть важная цель. В тот день у Анпилогова не возникло важной цели. Но он все же ехал к Горчишному дому в надежде, что уже наложена резолюция на его заявление, и ему будет позволено иногда работать в Гохране или перевести коллекцию в другое помещение. После того, как последний, якобы уговоренный клиент, перевел свои капиталы в оффшорную зону, контрольный пакет Барокамеры пришлось продать. Но Анпилогов еще надеялся, что в зал Гохрана подадут электропитание. Все это можно было просто узнать по телефону, но он уже столько раз получал ответ: «Пока ничего неизвестно», что решился ехать. А если туда хоть раз подадут питание…

Ближе к нужной ему станции толпа постепенно рассосалась, и Анпилогов стал обращать внимание на одежду и лица. Чем дальше от центра – тем меньше молодых лиц, приукрашенных яркими челками, перламутровыми бусинами звуковых устройств, да и просто молодым смуглым румянцем. Становилось слишком много бледных вялых щек, низких потных лбов с выбившимися седыми прядями, толстых помутневших линз очков… Леник тяжело висел на руке, ухватившись за поручень и все пытался пробраться к удобному месту между дверьми, где можно было держаться за хромированный столбик и даже прислониться спиной к надписи «не присло…».

И вот тут он чуть не наступил на полу широкой шубы, небрежно раскинутой на влажном, утоптанном множеством ног полу.

У задней двери вагона, на корточках, прислонившись к пластмассовой планке, сидела пассажирка в добротной, широкой книзу шубе. Голова ее была опущена, лицо отвернуто в сторону, пальцы с коротко подстриженными ногтями очень знакомо теребили ручку коричневой замшевой сумки, кинутой на пол.

Сухие, электризующиеся волосы небрежно падали на воротник шубы. На темени видна была выползающая из-под краски седина, а на виске – припудренный неровный шрам.

Пассажирка неслась в черном тоннеле, плотно перевитом лианами высоковольтных кабелей, тоже, видимо, без особой цели. Просто в знакомом направлении.

2004–2006 гг.

– Так! Ледяные булавки с искрами – в гнезда – быстро, быстро! Да не тяните их, разобьете же… Красные Башмаки оставьте на месте. Хоботы Размороженного прислоните к стене. А ты – давай-давай, забирай свою одежонку… этот, как его, лигосамокат, или, как его… их…

– Да саночки. Саночки же! – подсказывал из-за стенки макета cоломенно-лохматый Женя, кашляя от смеха.

Сова направила объектив на длинную фигуру Зины-Бабушки, выкидывающей из комода игровые предметы одежды – куртку, короткие до колен штанишки, клетчатый шарф и меховую шапку с козырьком. Санки были обозначены на плане крестиком у двери, и Сова уже совсем собралась установить объектив в этом направлении, но ее кто-то тронул за плечо, и она поняла, что это Марик, до сих пор молчаливо стоящий у темного окна.