— То есть? — не понял Петрович.

Алексия сочла нужным перестать говорить загадками, а попыталась объяснить свои ощущения:

— Для того чтобы видеть больше, чем обычно, я пытаюсь мысленно представить какой-нибудь образ, который важен сейчас для меня, актуален. Как только я поняла, что взрывы рукотворны, как и все остальное здесь, я тотчас вызвала в воображении актуальный для всех нас образ павлина. Стоило мне сделать это, как я увидела людей! Понимаете, живых людей там, под водой. Это были люди, и я понимала, что там, внутри озера им хорошо, это их мир! Мне сразу вспомнился Ихтиандр. Помните роман Беляева «Человек-амфибия»? Глубины этого озера населены такими ихтиандрами. Но кто они, я не знаю. Еще я видела подводные пагоды, монастырскую стену — среди воды. А в самом центре круга, — Алексия опять показала на озеро, — увидела четыре здания строения «ОТТО». Все строения — точная копия того, что мы видели в театре в Мандалае, и того, что красуется на вершине Калата.

— И что же теперь делать? — спросил Петрович. — Опять вдаваться в анализ, в интерпретацию? Ждать вестей от Насти и Белоусова? Строить очередной ипсилон? Перебирать наследие Лебелянского? Возвращаться в «Обитель Журавля» или в Мандалай?

Нужно было менять наши планы. Но как именно? И тут нам всем на помощь пришел У Э:

— Помните ли вы, с какой целью отправился сюда Звездочет?

— Конечно, — за всех ответил Мессинг. — Он пошел на ежегодную медитацию к месту прежнего нахождения монастыря, настоятелем которого он является. Но как это поможет нам определиться со следующим шагом?

— Предельно просто, — отвечал У Э. — Нам надо хотя бы попробовать заняться тем же самым, ради чего шел сюда Звездочет. Попробую пояснить, какого результата следует ждать от этого шага. В Мьянме некоторые люди, особенно люди, как говорят в России, старой закалки, твердо уверены в том, что всякий гость страны, откуда бы он ни прибыл, должен жить по законам не своей родины, а именно Мьянмы. Я и предлагаю вам немного пожить по этим законам. Мы находимся на том месте, где здешние монахи устраивают ежегодные медитации. Так давайте попробуем уподобиться им и помедитировать прямо здесь и сейчас.

— Как же мы сделаем это? Ведь мы не умеем медитировать, — возмущался Петрович, которому, по всей видимости, понравилось задавать вопросы, на которые нет ответов.

Впрочем, У Э знал ответы:

— Я попробую вас научить этому искусству. В нем, поверьте мне, нет ничего сложного, если, конечно, не ставить сверхзадач, а просто попробовать таким образом чуть отрешиться от мира.

Я почему-то тут же припомнил, как буквально полчаса назад, только еще увидев впервые это круглое озеро, стал мечтать как раз об этом — об отдохновении от повседневных дел на этом берегу.

— Пожалуйста, рассаживайтесь здесь, — продолжал У Э, указывая на прибрежную траву. — Вот так, ноги под себя. Вы, Алексия, справа от Петровича. А я сяду здесь, с краю. Теперь посмотрите на тот берег. Не правда ли, красиво? Ну а теперь закрывайте глаза. И старайтесь подольше держать в памяти пейзаж, который вы только что видели…

Мы все последовали советам нашего бирманского друга. К тому же и сам он тоже воспользовался возможностью медитации в этом почитаемом месте.

Когда я закрыл глаза, то какое-то время перед моим взором еще были прозрачные облака над горизонтом и зеркальная гладь тихого озера. Но вот изображение стало расплываться: облака растаяли, слившись со сталью озерных капель. Словно гигантская рыба шевельнулась где-то в глубине сознания. Однако не напугала меня, а еще больше успокоила, отогнала какие-то посторонние мысли. Я вдруг почувствовал себя прощенным. Было легко, и казалось, миг — и можно будет взлететь: увидеть сверху озеро и каменный холм, ощутить себя печальным и мудрым журавлем, живущим на границе миров и понимающим свое существование, как великую миссию проводника душ в лучшие сферы. Взмах крыльев, еще и еще… Но почему-то воздух стал вязким, плотным. Над головою сгустились не облака, но тучи, железом заливающие сознание. Лететь было не просто трудно, а невозможно. Тогда я покорно сложил крылья, ожидая, что тотчас камнем паду на мокрую землю. Однако этого не случилось: туча мягко подхватила меня и уложила под цветущее вишневое дерево. Птицы невиданных красок ласкали мой слух протяжным высоким пением, с веток опадали белые лепестки цветов, а на их месте прямо на моих глазах наливались багровым соком крупные вишневые ягоды. Почему-то вспомнилось, что в прежние времена вишню сушили, мочили, мариновали. Знали, да теперь забыли…

И словно по аналогии слух мой насторожился, воцарилась тишина. И среди тишины вдруг раздался точно с неба звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Я ведь уже слышал этот звук. И слышал не в театре. Но когда и где? Я забыл. А может быть, и не знал никогда этого звука, а только путал его со стуком топора по дереву? Звук этот был похож на звук из детства: когда возле наших дач вырубали сосновый лес, топор стучал именно так. Грустно было прощаться с родными деревьями! До самого горизонта простиралось поле, полное васильков, ромашек и колокольчиков. Внизу журчала река, а в реке были рыбы, раки, лилии…

Тогда, в детстве, легкий дождик из набежавшей тучки загнал меня под липу, которая росла прямо в нашем огороде. Год назад я зачем-то спилил сук у этой липы, а потом закрасил ранку дерева коричневой краской. Для чего? Еще видел белую лошадь, побелевшую от старости. Я был верхом на ней без седла, только с уздечкой. Лошадь свернула куда-то, не хотела слушаться меня, потому что я был маленький и слабый, а она большая и сильная. Хоть и старая. Мне было уже не удержаться на ее скользкой спине, и я упал…