Шрифт:
Максимов стоял на табуретке. На шее у него была петля из телефонного провода.
Как только Денис открыл дверь, Виктор оттолкнул табуретку и повис, дрыгая ногами.
Глава третья
Максимов полулежал на столе, бессильно, по-театральному раскинув длинные руки с тонкими пальцами, и рыдал. Рядом с его головой стояли бутылка коньяка и рюмка, к которой Виктор между рыданиями прикладывался.
Грязнов, стоя на стуле, угрюмо откручивал от крючка на потолке телефонный провод, на котором еще несколько минут назад пробовал повеситься актер.
— Вы мне жизнь… — с патетикой начал Максимов, приподняв голову от стола.
— Не болтайте ерунды, — отмахнулся от Виктора Денис. — Все равно бы сорвались…
— Это все гадская жизнь, — сказал Максимов. — Это все бабы, водка, сплошной тусняк… Я не могу больше… Я не могу!
Грязнов присел на корточки возле телефонной розетки, из которой Максимов вырвал с мясом провод.
— Если позвонить нужно, на кухне и из прихожей можно, — оживился актер. — Мобильник, в конце концов, возьмите. — Он вытащил из кармана брюк мобильный телефон.
— Шея болит? — спросил Грязнов.
— Не в этом дело, — досадливо ответил актер.
— А в чем?
— Душа болит… — Максимов присмотрелся к Грязнову. — Вы вообще-то как здесь? Зачем?
— Да так… Хотел спросить. — Резко придвинув второй стул к столу, Денис сел напротив актера.
— Что?
— Вы пистолет не трогали?
— В смысле?
— Ну перед тем как Медведев взял его в руки?
— На кой?
— А к шкафу подходили?
— Не помню.
— Подходили, — сурово сказал Грязнов. — Зачем?
— А я помню? Может, курить, может, кофе хлебнуть. Пописать, в конце концов…
— В шкаф с оружием?
— Вот же блин! Это меня ведь хотели хлопнуть! Вы ведь помните меня! — Губы актера снова нервно задрожали. — А тут какие-то идиотские вопросы!.. Туда пошел, сюда пошел…
Он снова всхлипнул.
— Ладно, одевайтесь! — сказал Грязнов. — Пойдем. Потом поговорим.
— Куда? — испугался актер.
— Если вы помните, сегодня Кирилла похоронили. Поминки…
За поминальным столом сидела почти вся съемочная группа. Сидели мрачные, тихо позвякивали вилками, почти не говорили. На звонок в дверь отреагировала только вдова Медведева — Лена. Она открыла. На пороге стояли Грязнов и Максимов.
— Извини, Лена. Мы не поздно?
— Ничего-ничего, помянуть Кирилла… теперь уже никогда не будет поздно… — Она не договорила, помешали слезы.
— Не плачь, Ленка, — выглянул из-за плеча Грязнова пьяный актер. Вдовьи слезы — это такая банальность.
В комнате Грязнов бегло оглядел собравшихся и увидел смуглого мужчину, похожего на цыгана. Денис неохотно кивнул ему. Цыган не ответил, но и взгляд не отвел. Денис сел напротив. Максимов плюхнулся в свободное кресло, стоящее чуть в стороне от общего стола, и страдальчески закрыл лицо руками.
— Ну что! — встал с рюмкой водки Вакасян. — Помянем еще раз нашего Кирилла. Он был высоким профессионалом. Это очень важно. Любил жизнь и, прости меня, Лена, женщин. И жизнь свою не жалел. Вот ярко жил, по-киношному красиво, я б даже сказал — стильно. Любил сюрпризы…
— Ничего себе — сюрприз, а, да? — тихо проворчал Грязнову Варшавский.
Цыган, не дослушав тост, вышел на балкон.
Денис не хотел говорить с этим человеком, он его ненавидел, но сейчас было не до эмоций. Он встал и вышел вслед за Цыганом.
— Это сколько прошло, Цыган? Лет пять, наверное.
— А я как-то не считал, — недобро сверкнул глазами Цыган.
— Да ладно, хорош! — Денис уже пожалел, что все-таки решился поговорить с ним. — Чего сегодня старые счеты сводить? Медведь и твоим другом был. Верно?
Цыган усмехнулся.
— Моим-то как раз и был…
— Был… — мрачно повторил Денис.
Цыган выбросил бычок с балкона.
— Вот именно! Медведя больше нет. Потому разводить нас по углам теперь некому. Так что не пыли у меня перед глазами!
Лена беспокойно выглянула на балкон.
— Ну вы чего, ребята? — настороженно оглядела она Цыгана и Грязнова.
— Все нормально, Ленок, — грустно улыбнулся Цыган. — Кирилла вспоминаем.
А за столом теперь уже шел оживленный разговор. Старалась перекричать всех молоденькая помреж:
— Вы вот не поверите, а я предчувствовала — только он взял пистолет, меня прямо в жар кинуло. Даже закричать хотела…
— И как грохнет, я чуть не умер от страха, — говорил тщедушный осветитель.