— Он повеситься хотел.

— Я тебя умоляю! С такими бабками не вешаются. Знаешь, все преступления совершаются по двум причинам. Первая — любовь. Вторая деньги.

— Шерше ля фам.

— Шерше ля бабки, — поправил его Морозов. — Может, все дело в них? Ты бы узнал, кто ему отстегивает. Фильм-то на его деньги снимается, усек?

— А вам это сделать не легче? Я лицо частное.

— Пробовал, молчит, под дурочку косит. Это мне и не нравится.

— Мне много чего не нравится… — доверительно сказал Денис. Следователь вот дело закрыл…

— Знаешь, честно говоря, я бы на его месте… — Морозов запнулся.

— Что? Тоже бы?

— Ну, в общем… да…

— Надо поговорить с Успенской. — Денис с утроенной силой начал гнать от себя пораженческие настроения, которые чахоточными приступами душили его в последнее время все чаще и чаще. — Хотите присоединиться? Будет интересно.

Внезапно лист фанеры, изображавший бетонную стену квартиры, покачнулся и с грохотом повалился на пол.

— Охрана-а-а! — спросонья испуганно заорал Максимов.

— Простите, извините!.. — Откуда-то из темноты выскочили декораторы.

— Всех уволю! Всех, к чертовой матери!

Успенская объявилась к концу смены. Вероятно, надеялась взять Грязнова измором, но не тут-то было.

— Людмила Андреевна, вы никак от меня бегаете? — Денис с Морозовым обступили операторшу с двух сторон.

— Мальчики, я тороплюсь. — Успенская попыталась было проскочить мимо Грязнова, но тот сделал шаг в сторону, преграждая ей дорогу.

— Я звонил в ЦОП.

— Хорошо, — после небольшой паузы сдалась Успенская. — Нет, это очень плохо. Это катастрофа. Я здесь ни при чем, все вопросы к нему! — Она указала на группу молодых людей, которые курили на лестнице. — Саша, поди сюда! За тобой пришли!

Несведущий запросто мог бы принять ЦОП за какой-нибудь секретный завод по производству оружия, тогда как здесь всего-навсего проявляли пленку.

Второй оператор, парень лет тридцати, в джинсовом костюме, смотрел на золотистую коробку «кодака» с видом приговоренного к смерти.

— Ну не мог я… — бормотал он. — Сколько уж говорить? Это не я…

— Алкоголик чертов! — едва сдерживалась Успенская. — Закройте кто-нибудь дверь!

Морозов прикрыл дверь тесной подсобки.

— Это не я… — повторил оператор.

— Головка от буя! — Успенская переживала так сильно, что никак не могла попасть сигаретой в мундштук. — Такого позора у меня никогда не было! Ни-ког-да!

— А чего вы сразу обзываетесь? — по-детски обиделся парень.

— Погодите-погодите, — успокаивал их Грязнов. — Я не понимаю ничего… Что произошло?

— Объясни, красавчик! — с ненавистью смотрела на второго оператора Успенская.

— Ну это… Тут, значит… В общем… Чувствительность у нее четыреста единиц. Я точно помню, что записал «четыреста». Ну точно помню! И не мой это почерк!

— Давай-давай, говори, ага, — издевалась над ним операторша. — Почерк не его! Ты вообще писать не умеешь, алкаш!

— Ну чего вы опять?

— Я тебя убью! — Успенская хотела вцепиться в парня, но Морозов успел ее придержать.

Денис рассматривал бумажный бланк, приклеенный к крышке коробки. В графе «чувствительность» было записано: «сто».

— И что теперь? — обратился он к оператору.

— Полный засвет. Ее проявили как сто.

— Там хоть что-нибудь можно рассмотреть?

— Можно. Перфорацию.

— Людмила Андреевна, — Денис укоризненно посмотрел на Успенскую, — что же мы столько времени потеряли?

— Вам этого не понять, — зашипела на него операторша. Так в старых фильмах партизаны шипели на фашистов. И вдруг она скуксилась, зашмыгала носом: — Я вас очень прошу, пожалуйста… Не говорите Мише и Марику… Я сама им все скажу…

Грязнов пообещал, в ответ взяв с Успенской обязательство, что она больше не будет его обманывать. Превозмогая гордыню, операторша даже попросила у него прощения за бесцельно потраченное время. На том и разошлись. Забракованную пленку Денис прихватил с собой, надеясь с помощью Вячеслава Ивановича Грязнова отдать ее в какую-нибудь ментовскую лабораторию, может, там поколдуют над «кодаком» и что-нибудь вытянут.

Денис и Морозов быстрым шагом вышли на улицу, где была припаркована машина.