Я рванул по длинному коридору, ткнулся в крайнюю справа дверь. Она распахнулась. За круглым столом сидел Чиж. Он был по-домашнему в майке и тренировочных штанах. Перед ним стояла здоровенная сковорода жареной с луком картошки, которую он уплетал за обе щеки.

— Егор Петрович! — обрадовался Чиж и расплылся в широкой улыбке. — Вот хорошо, что зашли! Как раз к ужину! Садитесь! Сейчас я вилку достану.

Он вскочил, засуетился. У меня от сердца отлегло. Вот он, лейтенант Орлов! Какой, на хрен, Берлин? Совсем ошизели, крысы штабные.

— По стопке выпьем? — Чиж вытащил из буфета початую поллитровку.

— Ну, раз достал, давай.

Я подсел к столу, мы чокнулись, хлопнули по стопке и принялись за картошку. И так мне радостно было на сердце, просто петь хотелось.

— Вы откуда? — промычал Чиж с набитым ртом.

— От Игнатьева.

Я рассказал, куда нас направляет начальство.

— Завтра в тринадцать тридцать выдвигаемся. Едем по одиночке. Друг друга не знаем.

— Ясный корень, — кивнул Орлов.

— С «заданием» я ознакомился, сейчас расскажу. Ну а ты как отдохнул? — спросил я и на всякий случай и добавил: — Говорят, в Берлине был?

И по тому, как вытянулось его веснушчатое лицо, как осторожно положил он вилку на край сковородки, я понял, что обрадовался рано.

— Я. Это.

— Ну, не томи, рассказывай.

— Понимаете, я друга встретил, одноклассника, Пашку. Мы вместе в интернате учились. Ну, точнее, его Пабло зовут, — он испанец, но мы его Пашкой звали.

— Короче, — оборвал я детский лепет боевого, едрень корень, товарища.

— А он летчик, ас! Ну и оказалось, что он летит в Берлин. Туда и обратно.

— Это когда же?

— Вчера это было. Утром — в Берлин, там четыре часа — и обратно. Генерала одного на совещание возил. А я в Берлине родился, рос, Егор Петрович! И не был там восемь лет!

— Побывал? — риторически спросил я.

— Он сам предложил!

— Понятно. Она сама меня заставила.

— Я в кабине пилота.

— Ну, это в корне меняет дело! — открыто издевался я, кипя от злости. — О господи! И кто тебя там видел?

— Никто. Я просто по улицам походил. К дому нашему подошел. На окна посмотрел.

— Ясно. У дома встретил кого-нибудь?

— Ну. Видел соседку, фрау Гессе. Но я отвернулся, не подходил к ней.

— И она тебя могла увидеть, так?

— Ну. Могла.

— Ты как одет был?

— В форме своей.

— То есть бывший соседский мальчонка Мартин Фе-гель — лейтенант Красной Армии. Просто отлично!

— Не думаю, что она меня узнала, — буркнул Чиж. Красные пятна на щеках доказывали обратное — подозревал, что узнала!

— А если — да? Как ты думаешь, что эта добропорядочная фрау сделала, если узнала тебя? Молчишь? Я думаю, она тотчас сообщила в комендатуру. Твое счастье, что ты, как говорится, туда-обратно. Пока там навели справки, выяснили твою трудную судьбу, узнали, кто ты да что, ты уже дома картошку хрумкал. Какой же ты еще пацан, Чиж! Несмотря что двадцать лет и два ордена.

— Ну да, пацан. — Губы его неожиданно задрожали. — У вас отпуск, вы куда поехали? На завод, к лошадям. Там ваш дом, там вас все любят. К Олегу брат должен приехать. А у меня кто? Кроме соседей? Он, Пашка, когда предложил, я даже не сомневался ни секунды, если хотите знать! Я должен был свой дом увидеть, откуда отца с матерью забрали, ясно? Может, меня убьют завтра, так я хоть вспомню, что на окне своей комнаты цветы в горшочках видел. Если это преступление, что ж, я готов ответить!

Красные пятна расползлись по его лицу географическим рисунком, но губы уже не дрожали. И то хорошо.

— Дурак ты, Максимка, — вздохнул я, налил себе полную стопку и выпил. — Вот что. Ты сейчас напишешь объяснительную. Имени товарища можешь не называть. Где он, кстати?

— Улетел. Их авиаполк на Дальний Восток перекинули. Сегодня утром и улетел.

— Хоть что-то хорошее услышал я за последние пятнадцать минут! Значит, пишешь объяснительную, завтра, перед отъездом, я отдам ее лично Игнатьеву. Уедем на боевое задание, надеюсь, выполним его, как всегда с риском для жизни, — подмигнул я Чижу, — и все забудется. Победителей, как говорится, не судят!

Лицо Чижа просветлело, он радостно кивнул.

Взяв объяснительную, я заскочил еще к Олегу, чтобы ввести и его в курс дела. Благо жил он неподалеку. Действительно, у него гостил брат из Питера. Худющий, весь в морщинах. А ведь не старый еще мужик — чуть за сорок. Ровесник нашему Куценко. А разве сравнишь? Тот кровь с молоком. Кажется, в бок ткнешь, жиром брызнет. А этот — кожа свисает, просто старичок. Вот что такое блокада…

Ладно, не будем о печальном. Завтра снова вперед, труба, как говорится, зовет!