Тем не менее меня грела мысль о том, что скоро, через несколько месяцев, я окажусь в счастливой Москве, выбирающейся из ужаса и нищеты последних лет — теперь там все с детской гордостью говорят, что по городу ездят «ролс-ройсы», открываются кафе и супермаркеты с десятью видами йогуртов, делается евроремонт (эти слова с «евро» страшно резали слух), и обязательно добавляют: «как в цивилизованных странах». Хочу в Москву. Решение принято, завершу парижский цикл и уеду.

Вернувшись домой, на rue des Acacias, я набрала Феде. Первое, что он сказал:

— Помнишь Илью? Он теперь мой брат.

Оказалось, мама Ильи, которая японка и которую он перевез к себе в Штаты, вышла замуж за папу Феди. Я этого папу как-то видела, он хоть и давно оставил семью, но поддерживал с Федей эфемерную связь. В отношениях главное — регулярность, и если кто-то кому-то как штык звонит раз в месяц, а пару раз в год еще и происходит встреча in corpore, отношения можно считать действительными.

— Отец зовет в гости, прислал приглашение, летом полечу.

Федя нигде еще не был, так что открытие Америки, как мне казалось, должно было его окрылить, но вышло иначе.

И вот я в Москве. Федя притаскивает телевизор, они с Ильей обнимаются.

— Ну что, братец, купил билет?

— Лечу во вторник.

— Там увидимся, может, еще и полетим вместе. Вторник для меня — далеко, я не строю планов дальше, чем на завтра. Подписал контракт — улетел. В первый класс билеты всегда есть.

Оба пытаются дать мне инструкции по обращению с Москвой — она же другая, надо правильно сориентироваться…

Федя вытаскивает из моего нового дома моль и жучков, вперемежку с пустыми баночками, коробочками, застиранными пластиковыми пакетами — пудами, а потом я еду к нему в гости и застаю ошеломляющую картину. На полочке, где раньше стоял одинаковый во всех советских домах набор украшений: гжельский чайник, берестяной туесок, хохломской стакан, гусь-хрустальная вазочка и жостовский поднос, — теперь красовались картонные коробочки из «Макдоналдса». Федина жена даже обратила мое внимание на эти трофеи, добытые в многочасовой очереди. Действительно, чего это я так свысока? Меня тут не было, а была бы, не встала бы в эту очередь, которую, в отличие от очередей в советские магазины, не проклинали, а обожествляли. Просто я всегда избегала очередей, потому у меня ничего не было и я ничем не гордилась. Но я понимаю — трофей, у каждого подошла какая-то своя очередь в новую жизнь.

Сегодня, спустя десятилетие после моего вомосковления, мы сидим с Ильей в его ресторане, он жалуется, что ресторанный бизнес — единственный, который у него не идет, почему — сам не понимает, еда хорошая, цены умеренные, а не идет, и все тут. Другая печаль — традиционная: не клеится личная жизнь. Одна была, другая, пятая-десятая — всё не то. И я вспоминаю, как с Аришей: любовь с первого взгляда и во веки веков. И хочется снова того же, с первого взгляда, во веки веков, на сей раз уж точно вовеки, возраст. А получаются — мучительные раздумья «подходит не подходит», в конце концов — не подходит. Вот сейчас Марианна. Примерно то, чего хочется, — красотка, неглупая, воспитанная, француженка, но настораживает ее отношение к родителям.

— А что?

— А то, что разрыв с родителями — это всегда разрыв внутри, проблемы с детьми, если они будут… Мне важно, чтоб дом был зоной комфорта.

— Погоди, но во Франции дети видятся с родителями раз в год, на Рождество. Это ж не советские родители.

— Ну да, но если мать отказывается приезжать на свадьбу…

— Так ты женишься?

— Подали заявление, у меня еще есть пара месяцев на размышления.

— И у нее, — это я заметила просто так, в пику мачизму.

— Ей думать не о чем.

— В смысле, что ты неотразим?

— Не делай вид, что не понимаешь, — Илья был как-то нервически серьезен. — Я могу дать любой девушке все, о чем она и не мечтает, но взамен хочу получить… в общем, я точно, в подробностях знаю, какой должна быть моя жена.

— Когда ты встретил Аришу, у тебя разве был в голове детальный план жены? И про родителей ее ты ничего не знал.

Он вздохнул, развел руками, поправил волосы, допил кофе.

Я представила себе Илью, сделавшего заказ по индивидуальному проекту, готового заплатить любые деньги, а нерадивый дизайнер всякий раз промахивается.

— Ты эту Марианну любишь?

— Сам не знаю. Один день думаю, что да, другой — что нет. Но это же у всех так.

Когда мы распрощались с Ильей, я вдруг поняла, что изменилось: он всегда жил необычайными историями, а сейчас ищет обыкновенную. Он больше не инопланетянин.

Марьяна собралась было рассказывать Федору об Илье, но произнесла имя и осеклась — в таком антураже разве что посплетничать о Ларисе Николавне ТТН, но ее, Марьянино, несчастье требует минимально уважительного пространства.