Шрифт:
Гордеев, прижатый губами к мягкой груди, только промычал что-то невнятное в ответ и утвердительно закивал головой.
– Я тебя успокою, – Лика нежно погладила его по мускулистой спине. – Разве ты не задумывался, что эротические сцены, которые есть в любой картине, где снимаются великие и известные актеры, не могут быть осуществлены в действительности?
– Почему же?
– Ну... Как ты себе это представляешь?
– Элементарно!
– Тогда получается, что у тебя все актрисы – бляди как минимум? Так?
– А как? – Юрий высвободился и вздохнул полной грудью.
– Дурачок! А взрывы? А падения с лошади? А драки? Да мало ли что! И все это должны делать актеры сами? Да при такой системе за один съемочный сезон перебьют всех актеров.
– Ты нарочно путаешь.
– Милый ты мой... Не плачь, успокойся. На все есть свои технические приемы. Есть дублеры. Каскадеры. И для эротических сцен тоже. В договоре у каждой актрисы есть специальные пункты, что и как можно снимать. Можно ли обнаженную грудь? А поцелуй? И по условиям договора... Подбирают дублерш. Да не одну! Бывает так, мой милый, что жопка одной дублерши, а сиськи от другой. А писька...
– Я бы увидел подмену.
– На то и существуют монтажные приемы. Грим. Спецэффекты. Да там сотни и тысячи приемов. Такие хитрости! Профессионалы в упор глядят и не понимают. Ты что, в детстве в кино вообще не ходил?
– Ходил.
– Монстров всяких, великанов, волшебства всякие видел?
– Ага.
– В цирк тебя мама водила?
– Давно.
– Я тебя скоро поведу. Чтоб ты вспомнил, как там фокусники прямо перед тобой из цилиндра живых кроликов вытаскивают, а ты не замечаешь подмены. Ведь там живой человек прямо перед тобой. А тут – лишь световые пучки, тени на белом экране. Эх ты, простофиля.
Она что-то еще говорила, смеялась, объясняла, а Юрий Гордеев согласно кивал, улыбался. Но мысленно он уже был очень и очень далеко.
«Вот в чем дело, – теперь ему стало все понятно. И какое-то облегчение расправило плечи. – Теперь все сходится. Подмена! Дублеры, каскадеры. Один режет, а другой садится. Все просто и ясно. Двойник. У Игоря должен быть двойник! Так и должно было бы быть! Обыкновенный двойник! Сегодня же надо проверить. Свидетели, очевидцы – все они видели настоящего киллера. А Игорь – его каскадер. Двойник! Созвонюсь с Борисом... Немедленно!»
Глава 29
В городе было солнечно. Николай шел по центру, узнавал и не узнавал его. Так всегда бывает после долгого отсутствия, тем более что последние воспоминания относились к детству. И деревья стали маленькими, и дома приземистей. От городского парка, в том виде, что он помнил, не осталось почти ничего. Качелей с голубыми лодками не было, ракушка обветшала. Обойдя ее кругом, Николай обнаружил торчащий в куче мусора и поблескивающий облезлой анодировкой пюпитр.
– Молодой человек, мелочишки на прокорм не побрезгуйте...
– На прокорм?.. Сказал бы на водку, я бы поверил, – посмотрел на старика бывший раб, но порылся в карманах, достал никель и вложил в грязную ладонь.
– Обычно люди делают вид, что презирают жизненные блага, но мало кто добровольно ими делится.
Николай еще раз посмотрел на доморощенного философа и добавил еще один никель. Старик оживился.
– Как насчет спиртика? Я мигом, – предложил он.
– Спасибо. Не требуется.
Николай вспомнил, откуда знаком этот запах, преследовавший его от училища. Спиртзавод. С детства запах бродящей картошки был доминирующим, но, как ни странно, особенно чувствовался зимой, в отсутствие всех других запахов – цветов, разогретого асфальта или потных тел в городском автобусе. Спиртзавод граничил с училищем и был для преподавательского состава головной болью. Курсанты преодолевали высоченный забор всеми доступными и недоступными для нормального человека способами. На то и десантура.
Он миновал центр города и вступил в пределы рабочих окраин. Типовые пятиэтажки, гниющие во дворах «Запорожцы» и «Москвичи», разваленные песочницы с забытыми детьми совками. Изредка среди общего унылого запустения попадались островки частных домов с аккуратными садиками, непременными гладиолусами и корявыми старыми вишнями. Кислыми – вырви глаз.
Среди этих домов Николай искал свой. Пейзаж изменился, но не настолько, чтобы стать совершенно неузнаваемым. Вот водонапорная башня. А за этой пятиэтажкой – тогда, в детстве, она казалась ему дворцом – должен стоять маленький одноэтажный домик с садиком в восемь соток, с пристроенным к задней стене сараем, где жила некогда коза Катька, всеобщая любимица и довольно капризное существо.
Он увидел его сразу. Эко тебя потрепало, подумал он, дом без хозяев, так же как и машина, умирает молча. Но дом – не машина. Дом умирает больнее. Вроде бы темные от времени стены темнеют еще гуще, венцы начинают покрываться плесенью и грибком, а остов почему-то норовит утопить фундамент, вдавить в землю.
Острое, щемящее чувство безвозвратно ушедшего охватило его и чуть не вышибло слезы. Ничего этого уже в его жизни не будет. Он отчетливо вспомнил, как провожали в Москву. Отец добился перевода. Уезжали к новой маме, медсестре, которая каждый год отправлялась вместе со своим патроном, высоким чином Генштаба, в сочинский санаторий МО, где и встретила его отца. Может быть, медсестра и была хорошей женщиной, но тогда, в первое знакомство, она явилась к ним в перчатках с обрезанными пальцами, чем очень удивила детей. Лично он сразу окрестил ее оборванкой – даже пальцев на перчатках нет, дырки.