«Я умираю. Я вас люблю. Прощайте.»

Потом и это стер – уж лучше вообще ничего не писать, чем такую ерунду. Ладно, до вечера что-нибудь наваляю.

Что-нибудь, как в «Песне о Нибелунгах»:

И неясно, что делать с этими самыми записками. Стереть как-то жалко. Они у меня сейчас запаролены, все равно никто не прочитает. Оставлю. Пусть будут.

Восстановил первое письмо, чуть подчистил. Пафосные слова убрал, оставил только начало и конец.

Конец. Сердце опять стало ухать, как сова, и дыхание спирает.

Солнышко, земля-матушка, Наденька, Игорешенька, милые мои, прощайте, любимые. Простите меня, за все что ляпнул не так, что посмотрел, подумал неправильно. Наденька, прости, что изменил тебе. Я ж всегда одну тебя любил. Счастья вам, родные мои.

Может ничего, может, оклемаюсь еще? Может недельку, недельку еще выстою… Я скажу все Наде, я ж ей самого главного ничего не сказал… и Игорю тоже, шутил все, а самого главного-то ничего не сказал. Как сердце-то колошматит! и лопнуло опять что-то в сердце, громко, на всю Вселенную!

Похоже на состояние восторга и возбуждения, как бывало перед экзаменами, соревнованиями и концертами. И понятно, что только прыгнуть надо и все само пойдет, потом только смеяться будешь и вспоминать об этом. Быстрее, быстрее.

Надо прыгнуть.

Везут в реанимационную.

И уже когда каталка потрусила по выщербленному коридору, на смену ясности мысли радостной вдруг пришла ясность мысли давящая. Давящая до самого донышка. Словно когда ты выходишь на ринг, уверенный и подготовленный, и вдруг понимаешь, что соперник тренировался как раз по той самой улучшенной системе, которую ты почему-то упустил. И буквально через несколько минут придет твой конец. А пока ты понимаешь, что вся твоя сила превращается в беспомощность.

Вот оно. Зачем, зачем я жил? Я, такой умный, образованный, так разбирающийся в истории и литературе, который еще в институте влюблял в себя девушек своими неплохими, кстати, стихами – я вспыхну и погасну – и что останется потом? Тонны бумажек с грифом «Хранить 10 лет»? А потом – бух - в печку?

И все мои мечты – о сильной мужественной жизни, о любимом деле, о благодарности потомков как же потухнут, как мое бесполезное существование? И даже я сам не чувствую в своем сморщенном сердце радости от того, что хоть пожил я хоть не для других, так для своей семьи. И для себя. Единственный выезд с женой и сыном на Черное море – это что, что-то полезное? А пятничные пьянки – это разве то, что греет душу в последние минуты? Или шашлыки на майские праздники!

Неужели нельзя было в какой то момент изменить свою жизнь, или начать жить как-то так, чтобы гордиться каждым днем? Неужели остается только тоскливо просить: ну пожалуйста... пусть я останусь жить... пусть меня вывезут из реанимационной головой вперед... Тогда я начну новую, совсем другую жизнь, правильную, нужную и полезную... настоящую жизнь, я хочу прожить настоящую жизнь, а не эту пародию! Я буду не только мечтать, да еще и посмеиваться над своими мечтами – я буду, буду добиваться своих мечтаний и гордиться этим! И вся моя семья будет этим гордиться!

Черт, черт, черт! Вот об этом надо было сказать сказать сыну, а не всякие теплые и пафосные слова. И не только сыну, а всем-всем, всему миру! Не наступайте на горло собственной песне, не превращайтесь в менеджеров, бухгалтеров и специалистов! Спускайтесь со своей пристани и ничего не боясь, прыгайте в бурную, ледяную реку настоящей жизни, и эта река обязательно принесет вас вперед, далеко-далеко! И когда придет ваш последний час (пусть даже и за поворотом, когда вы вылетите из лодки) – вы уснете с улыбкой на лице. Потому что вы бросили вызов жизни, и даже оказавшись поверженным, вы не проиграли в этом великолепном поединке. И вы закроете глаза, как тот самый древний герой, стихи о которм вы с восхищением учили в детстве.

Вот ради этого стоит жить.

И я еще научу этим стихам своего сына.

Я выживу. Потому что теперь понял – зачем.

– Санек! Санек, это я! Игорян! Ну что ты там сопишь, отворяй ворота! Я это, Игорян!

– Ну чего?

– Санек, ты один?

– Ну.

– Катя уехала что ль?

– …Уехала…

– Санек, слушай, у меня ж праздник сегодня! Праздник самый чумовой в мире, Санек! Сын родился у меня сегодня! А я у роддома внизу сидел-сидел на скамеечке, а потом – хоба! – и узнал, что Маша родила в девять вечера! Я… да чего ты, такой! Что, кудрявый, нос повесил? На работе что ль опять чего на твоей сраной? А?

– На работе, на работе. Ну что, поздравляю, Игорь. Поздравляю.

– Спасибо, Сашевич, спасибо, родной! Я здесь у тебя обувку оставлю, ладно? Короче, я пока там сидел на скамеечке, думал, сердце разорвется. У меня Маша же здоровьем не очень… ты пиво тут – в холодильник сразу поставь, а то оно теплое…Теплое, скоты продали в «Огоньке», холодильник у них не работает… Саш, ну ты хоть, надеюсь, ничо? Не работаешь завтра?

– Нет, слава богу…

– Ну, ты красавец! Пора, Санька, отучаться по воскресеньям работать! Вот, короче, сижу я, не выдержал. Пошел в «Огонек» этот долбаный, купил «Мальборо» пачку. Опять закурил, представляешь? Курю, сижу, а время шесть только, у Машки схватки где-то в обед начались, дома хоть хорошо были. Ну, я сразу скорую вызвал, и нас сразу сюда, в роддом отвезли. Хорошо, хоть с тобой рядом. Ну, ее сразу наверх, мне говорят: вот Бог, вот порог, ждите! Не положено, ептыть! Я и сел на скамеечку там, где елка, помнишь, еще бухали там – я, ты, Вован Поэт, Дима Слепов, Макс Толаев и девчонка с Бостона? Помнишь, еще портвейн саратовский за восемнадцать рублей пили? Помнишь, Вован еще коробку на голову надел и по городу ходил, говорил, что это шапка Покемона?