Шрифт:
Закипел конный бой.
Всадники сшибались на скаку, падали на землю замертво, прыгали с коней, уклоняясь от сабельных ударов, и опять вскакивали. Кони мчались без всадников. Носились одинокие всадники, выскочившие из свалки. Раздавались яростные крики, взвизги… Прискакала еще тысяча казаков, и повстанцы погнали царскую конницу.
В это время в стороне скакала сотня коней. На каждом коне сидел запорожец, а сзади — немец-копейщик. Около леска копейщики, под командой Ганеберга, спешились, бросились в лесок. Запорожцы умчались в битву. Ганеберг приказал:
— Still! [57]
Наемники подобрались к ограде. Ганеберг забрался на спины двух солдат и увидел через пали под навесами пушки. Ходили и сидели стражи. Ганеберг отрывисто, вполголоса отдавал распоряжения своим солдатам. Они подрыли лопатами пали, готовы были вытащить их из земли.
— Still!
На той стороне кто-то проходил, видимо двое. У них шел разговор:
— Дядя Илья! Слышь, как бьются! Вот где погибель! Боязно мне, когда сечу чую, ох, боязно!
57
Тихо!
— Зря это баешь, пущай секут один другого. Мы оттоль далече. Авось целы будем!
— Исайку на рель вздернули. Да токмо не он, конечно, пушки заклепал. А кто — неведомо.
Говорившие ушли. Копейщики ворвались в пушечный двор, быстро перебили стражу, заклепали пушки.
— Zuriick! [58] — крикнул Ганеберг.
Не примыкая к битве, точно это нисколько не касалось их, наемники вернулись в крепость и сели полдничать, потребовав браги.
Из-под Тулы в соседние городки ходили царские отряды карателей. Царь как-то в кругу бояр речь держал:
58
Назад!
— Калужская осада негожа была. А почему, между прочим? Городки ближни да дальни в руках гилевщиков находились, кои и слали вору подмогу. Сего под Тулой допускать нельзя.
И вот карательные отряды положили «под нози царские» Одоев, Крапивну, Дедилов, Лихвин, Белев, Волхов. Когда городок брался, по «соизволению цареву» начинались грабежи, поджоги, убийства.
Царские прислужники стали прибегать ко всяким потайным подлым приемам борьбы с осажденными и в самой Туле.
В низине, за стенами тульского острога, стояла ветхая избушка. В ней приютились две женки стрелецкие. До тульской осады они в других избах жили. Мужья у них не простые стрельцы были, а полусотники. Стрелецкая жизнь в мирное время известна: справь службу ратную и сам себе голова, что хочешь делай. Многие стрельцы торговали, лабазы держали; пашню, сады, огороды обрабатывали; чеботарили, шорничали да мало ли чем занимались. Освобождались они от многих налогов, поборов. А сотникам, полусотникам, тем совсем хорошо жилось — «и сыты и пьяны…» «Баско» жили эти женки за мужьями, да надвинулось иное времечко, метелица на Руси поднялась, смута. Мужей на войну угнали, в походные царевы полки, а их богатые избы заняли враги. И перебрались две стрелецкие женки в избушку на курьих ножках. Они были близки в радости, не разлучились и в горести. Обе проклинали Болотникова.
Одежа, обужа, рухло, деньжонки у них остались от прежнего житья-бытья. Приодеться могли, да и сами были с лица приглядны.
Начали у осажденных люди пропадать. Непонятно было, куда они исчезают. Где уследить! Война, народ и пропадает.
Только раз пришел «Петр Федорович» к Болотникову, мрачный, встревоженный.
— Слухай, воевода: дело одно что-то очень сумное свершилося! Письменный человек служил у меня, очень мне нужный. Все записи лежали на ем. Пропал! Слыхом не слыхать, видом не видать! Передавал мне казак один, что встретил его на базаре под вечер с бабенкой, зело приглядной. Розыск учини, воевода, куда мой письменный человек сокрылся. Не иголка, чай!
Расстроенный «Петр Федорович» ушел.
«Искать надобно, — подумал озабоченный Болотников. — Бабенка! Какая такая бабенка, да еще приглядная? Не в том ли дело?»
Призвал он Еремея Кривого, рассказал, что знал.
— Ну, Ерема, ищи!
— Учну сам искать, дело сурьезное, только надобно мне того казачину, кой письменного человека с женкой видел. Пущай он со мной походит, авось на счастье бабенку ту встретим.
Сказано — сделано. Еремей и казак бродят вместе, стрельцами наряжены, с бердышами, самопалами. На третий день шли по базару. Казачина и говорит:
— Глянь, дядя Еремей! Вон женка, кою тебе надо!
Пошли за ней, а она в избушку на курьих ножках — нырь!
— Ин ладно: коза на базу! Ты мне, казаче, не нужен боле!
— Бывай здоровенен!
Еремей несколько часов ждал, затаясь, не выйдет ли бабенка. Не выходила. «Значит, здесь живет».
Против избенки через дорогу был сарай. В нем казенные пустые бочки стояли. Задами Еремей лазил в сарай через дыру в стене, сидел и глядел, кто ходит в избенку. Он выглядел и другую красивую женку. «А, да тут две горлинки! Добро!»
Тоскливо ему было сидеть в сарае, но мужик был упорный и чуял, что здесь будет пожива. Раз под вечер видит, как одна бабенка привела с собой сотника. Еремей сбегал за истцом Епифаном Ивановым. Перемахнули они через огорожу у избенки; знали, что пса нет. Приникли к оконцам; слушают, что делается в горенке, сквозь бычий пузырь. А там — пир горой! Одна угощает:
— Откушай, гость дорогой. Скусна яишенка глазунья со свиным сальцем. Исть надо, не то отощаешь!
— Медку испей, хмельной мед-от, игристый! — воркует вторая женка.