— Снова бояре престолом царским завладели, — продолжал Болотников. — Мало, видать, царь Иван Васильевич Грозный показнил супостатов…

— Истинно, истинно! — оживился Молчанов. — Верна речь твоя, Иван Исаевич! На царя Димитрия руку подняли, супостаты, — сокрушенно закачал он головой. — На кого подняли… На сына Грозного! Своего заводилу, боярина Шуйского, на престоле утвердили, над русской землей царем поставили. Можно ли терпеть такое воровство боярское?..

— Не место Шуйскому на престоле, — гневно сдвинул брови Болотников.

— Истинно, истинно разумеешь, Иван Исаевич! А ведомо ли тебе, что Шуйский крестоцеловальную запись выдал боярам — быть у них в послушании? Слыханное ли дело? Лист письменный, грамоту выдал и крест на том целовал. Все труды царя Грозного уничтожить норовят. Весь подвиг дворянского служения государству Московскому втуне останется. Мысленное ли дело? Всех чинов люди холопами боярскими станут на Руси. Поместья у дворян отберут и обратят в боярские вотчины. Бояре и без того мужиков к себе сманивают с дворянской земли. Ныне мужиков и вовсе отдадут им. Не царские воеводы градами и волостями управлять будут, а как встарь бояре-кормленщики. Города и волости в кормление к ним перейдут. Ведом ли тебе тот устав-порядок?

— Разумею.

— Целая округа, — продолжал Молчанов, — боярину отдается: города, посады градские, волости, села. Он и воевода, он и судья. Над людишками владыка, всех чинов люди под его начало ставятся. Царь он в своей округе.

— Того допустить нельзя. Не стерпит того народ. Не те времена! — гневно стукнул саблей о пол Болотников. — Восстанет народ-богатырь, длань свою могучую на супостатов подымет… Сомнет. Прахом развеет… Кто бы ни были те супостаты. Не пойдет народ в холопы, в крепость! Ни к вотчиннику-боярину, ни… — снова замялся Болотников, — не пойдет ни к кому…

«Ни к дворянину-помещику», — хотел он сказать. Молчанов нахмурился, но тут же взял себя в руки и согласно закивал головой:

— Истинно, истинно! И я так мыслю.

Как большинство дворян и помещиков, владевших не наследственной, не вотчинной (отчинной) землей, а поместьем, полученным за государеву службу, Молчанов всемерно стоял за прикрепление крестьян к земле, более того, к определенному владельцу. Стоял за установление крепостного права на Руси, полного и безоговорочного.

Но он понимал, что не этому человеку, сидевшему перед ним, можно говорить о подлинных чаяниях служилых дворян-помещиков, и перевел разговор на иную тему.

— За царя Димитрия подымаются люди православные. Вживе царь Димитрий! Уберег господь сына Грозного. Нашего царя-государя, на царство руссийское венчанного. До срока хоронится великий государь. Придет час, объявится.

— Того я не ведаю, — пожал плечами Болотников. — Объявится или не объявится, а время не ждет. Надо дело делать.

Молчанов встал, прошелся по комнате. Не сразу заговорил. Призадумался.

Довольно значительная часть помещиков-дворян связывала свои чаяния с «царем Димитрием», считая его, кто бы он лично ни был, продолжателем противобоярской, дворянской политики Грозного. Что Лжедимитрий был явный агент польских панов в походе их на Русь — все это они старались не видеть или не хотели понять. А некоторые силились представить себе это нашествие, как дело временное и неопасное. Был ли Михаил Молчанов сознательным предателем, сознательным агентом польских вельмож или предателем по неведению, принадлежавшим к этой наивной, ослепленной части дворянства?

Он слыл человеком надежным, просвещенным, весьма способным. Он весь отдался служению своим политическим «идеалам». Но был вместе с тем ловок, увертлив и сумел унести свою тайну в могилу.

Проницательный Болотников говорил с ним очень осторожно, языку воли не давал. Осторожен был и Молчанов.

— Исполать ему на многие лета, царю-государю нашему, Димитрию Иоанновичу, — торжественно заговорил Молчанов, осенив себя широким крестным знамением. — Да расточатся врази его! Скликаем людей православных под хоругвь его царственную. Пойдешь ли, Иване, нашею стезею? За царя, богом данного, истинного? С крестным целованием царю-государю? Пойдешь ли на подвиг великий? Живота не щадя? Готов ли смерть и муку приять?

— Что же делать, — холодно ответил Болотников, — если другого царя нету. Не можно без царя! А с боярским царем, Васькой Шуйским, нам, мужикам, непопутно.

И снова тень неудовольствия пробежала по лицу Молчанова. Болотников заметил и понял. Уж больно не по душе пришелся Молчанову тон неподатливого мужика. Но он и на этот раз тотчас же подавил в себе загоревшуюся неприязнь.

— Супротив Васьки Шуйского и скликаем всех чинов людей, — поспешно проговорил он. — В добрый час, в добрый час, Иван Исаевич! Послужи родной земле разумом своим ратным и саблей казацкой. — И, помолчав, добавил: — Ждет тебя, Иван Исаевич, честь великая. Охоч тебя зреть канцлер литовский, пан Лев Сапега. Он сюда как раз прибыл по делам всяким. В сем замке остановился. Как предстанешь пред очи пана канцлера, у него и попросишь дозволения ратные дела ихние познать.

— Пред очи канцлера? А чего мне искать в тех очах канцлеровых? — усмехнулся Болотников. Потом резко отчеканил: — Нет, мне с литовскими да с польскими боярами толковать не о чем. Нам, мужикам, с ними не по дороге. А того более с недругами Руси… Канцлер литовский без моего разговору обойдется, а я без его.

У самого же Болотникова созрела мысль: «За дворян да за ляхов, видать, человек этот стоит, за ворогов народу черному. Чуй, Иван».

Молчанов удивленно, пристально глядел на Болотникова, точно впервые по-настоящему увидел его.