— Как знаешь! — раздраженно пожал он плечами и, подумав, сухо проговорил: — Добро, буду сам бить челом канцлеру о тебе, об твоей охоте познать ратные художества Речи Посполитой.

Болотников от Молчанова пошел в городской сад, где под кленами поджидал его на лавке Михайло Иванов, пожилой, с округлым, решительным лицом, с длинной бородой. Он был из холопов, пристал к Болотникову, ехал вместе с ним на Русь. Человек верный. От нетерпения он даже поднялся.

— Ну как, Иван Исаич, как?

— Сядь, все по череду расскажу. Побеседовали. Тот за дворян стоит, царя ему дворянского подавай. Пытался меня на свою сторону приворачивать, чтобы народ черный забыл я, дворянам супротив бояр служил. А по-нашему, что бояре, что дворяне — хрен редьки не слаще.

Оба засмеялись, к недоумению проходившей разряженной белокурой пани, которая вместе с тем довольно благосклонно взглянула на Ивана Исаевича.

Болотников весело продолжал:

— Ишь как на меня воззрилась. Словно рублем подарила. Ну да ладно. И так он и сяк улещал меня, а я сторожко с ним беседовал, свои думы сокровенные дворянскому выкормышу не показывал. А думы мои, сам ведаешь, за народ стоять. Пока дворяне помогать нам будут — добро! Не будут — к ляду их!

Иванов одобрительно кивал головой.

— Верно, Иван Исаич! Зрит, баешь, человек тот на нас с дворянской колокольни? Высоко, ха-ха-ха, забрался! Баешь — затаился ты?

— Затаился. А он, видать, умен, хитролис, чует, должно, что не очень-то меня проведешь. Обещал с канцлером литовским Сапегой говорить, чтобы допустил тот меня познать ихнюю мудрость ратную. Кто его ведает — допустит али нет до ихних ратных дел.

Молчанов, однако, добился разрешения.

Болотников стал ревностно приглядываться к военному делу у поляков.

Он ходит по пушечному двору. С ним польский капитан, моложавый шляхтич, считающий, что хорошо умеет говорить по-московитски.

Пушечный двор помещается в долине за городком, огорожен высокими, толстыми стенами. Под навесами — орудия. Молодцеватый шляхтич, с выпяченной грудью, с лихими усами штопором, краснощекий, носик пуговкой, очень доволен порученной ему ролью руководителя. Он говорит важно и с расстановкой:

— Прошу, пане, тут зрите вы орудия Ржечи Посполитой. Бардзо много их. Во-первых, пищаль в станине на колесах. Ядра к ней весу четыре гривенки (фунта), чугунны. Воззрите на единорог, в гнезде чугунном недвижно становлен: в ядре полпуда весу. Палит столь звучно, даже оглохнуть можно, а чтобы того не было, при пальбе рот разевать треба. Он нужен крепостные каменны прясла рушить. А вот, прошу пане, пушка из крулевства фряжского, быстрострельна и легка. Конь един тягает пушку сию. Противу кавалерии заграждать огнем из его свычно. Ниц не бачишь супротив его. Добже, добже стрелит.

Болотников прервал разглагольствования шляхтича.

— Я сам из них бил. Пушки подходящи.

— Прошу дале. Крепостные стены и башни опять-таки рушить из мортиры сподручно. Глянь, пане, сколь толста она против пищали… Як слон и воробей. Метает каменны ядра по два пуда.

Далее словоохотливый капитан рассказывал о черботанах, кулевринах…

— Огненный бой, во-первых, а засим пехота, конники идут. Пан познает в действии сполна орудия, о коих я сказывал…

Болотников слушал, но очень многое ему было уже известно, испытано в боях. Смешливо подумал: «Мели, Омеля, твоя неделя! Язык без костей…»

Польские начальники водили Болотникова по разным военным местам. Показывали, объясняли не все. Это Болотников замечал, ухмылялся про себя. «Таитесь, ляхи! Да я и сам иное знаю, что вам в воинском деле не ведомо».

Иван на полигоне сам заряжал и стрелял из пушек, вспоминая все тонкости «огненного дела».

Учили пехоту. И тут Болотников не только наблюдал, но и сам участвовал в занятиях — ставил плетеные заграждения из ивы, делал «волчьи ямы» и многое другое.

Все это он прекрасно знал и раньше, будучи казаком, но решил, после вынужденного перерыва, повторить боевую подготовку.

Площадь, утоптанная тысячами ног… Дождь, лужи… Команда под начальством ротмейстера, надменного шляхтича, марширует, падает, поднимается, бегает с палками, заменяющими мушкеты. Маленький, хлипкий жолнер замешкался и упал в лужу. Ротмейстер подлетел к нему, что-то заорал с побагровевшим лицом и выпученными глазами. Болотников только разобрал: «У, пся крэв!» — и увидел, как от удара тростью по шее бедняга схватился за голову. Невзвидел свету Иван, подбежал к обидчику:

— Ах ты, челядинец панский! Мразь!

Ротмейстер что-то сердито проворчал и отошел в сторону.

Панское командование, которому ротмейстер пожаловался, на следующий день заявило Болотникову, чтобы он впредь не вмешивался в дела королевского войска, в противном случае он не будет допускаться на военные занятия.

«Вот они каковы, паны, бояре польские… Везде вельможи одинаковы, — с горечью думал Болотников. — Если бы панам не надо было, чтоб я цел остался да на Русь уехал Шуйского воевать, услыхал бы я от них «русский хлоп». Не стало бы дело и за батогами. Ну да ладно. Вы, паны, злобны и хитры, а меня не перехитрите».