А кто может опознать человека на фотокарточке, найденной в кармане убитого? Ни в управлении, ни в конюшнях его не опознали. Посоветовали у кассирш спросить: может быть, завсегдатай? День был небеговой, и кассирш Саблин нашел в буфете.

Кассирш было трое. Они пили кефир, закусывая его бутербродами с сыром. Взглянули на него с любопытством: что понадобилось от них франтоватому милиционеру с погонами капитана?

– Я из уголовного розыска, – отрекомендовался он.

– Ого! – сказала одна. – Чем можем помочь мы господину Мегрэ?

– Только мы никого не убивали, – откликнулась другая.

Третья смотрела выжидательно, молча отхлебывая кефир. Саблин вынул фотокарточку:

– Не узнаете ли вы этого джентльмена? Может быть, примелькался вам на трибунах?

Кассирши долго и пристально всматривались. Но ни одна из них его не признала.

– Разве запомнишь их, мелькающих у окошка кассы. Может быть, игрок, может быть. Только не из тех, кто нам уже надоел.

Молчавшая кассирша, допив кефир, вдруг вспомнила:

– А вы у Зойки спросите. Она придет сейчас. По-моему, это ее клиент.

Зоя Фрязина, лет двадцати пяти на вид, высокая, синеглазая, с круто взбитой платиновой прической, отчего она казалась еще выше, красивая даже в сером рабочем халате, действительно входила в буфет.

– Поспеши, Зоя, – не очень дружелюбно позвали ее кассирши. – Тобой МУР интересуется.

– Почему бы это? – спросила Зоя. Даже нотки удивления не было в ее голосе.

Саблин протянул ей тот же фотоснимок.

– Узнаете? – спросил он.

– Откуда у вас эта карточка? – нахмурилась Зоя.

– На работе спрашиваю только я. А я на работе, – настойчиво повторил, как и ранее в тренотделении, Саблин.

– А если я не отвечу?

– За отказ дать свидетельские показания я могу вас привлечь к ответственности.

Такой оборот разговора кассиршам понравился. Они даже зааплодировали.

– Не трещите, бабы! – оборвала их Зоя и обернулась к Саблину: – Вы шутите?

– Нет.

– Так что же я должна засвидетельствовать?

– Вот эту личность, – Саблин еще раз предъявил фото.

– Не вам чета. Тридцать лет – и уже доктор наук, Максим Каринцев. Старший научный сотрудник Института новых физических проблем.

– Игрок?

– Я бы не сказала. Играет нечасто и не в каждом заезде. Лошадей знает и редко проигрывает.

«С вашей помощью?» – хотел было спросить Саблин, но не спросил. Зоя сама сказала:

– Я не размечаю его программы. Это делает кто-то другой с ипподрома. Либо конюх, либо наездник.

– У него здесь есть знакомые? – поинтересовался Саблин.

– Многие. Только мне он их не назвал.

– Недавно познакомились?

– Не очень давно. Прошлой осенью в Кисловодске. Я подружилась с его приятельницей. Марина Цветкова, художница из Дома моделей.

Зоя отвечала если не с испугом, то с повышенной осторожностью. Понимала, что заинтересованность инспектора уголовного розыска далеко не случайна. Откуда у него эта карточка? Может быть, нашел ее на трибунах? Но тогда проще было отдать ее ей, а не проявлять излишнее любопытство. Но Саблин продолжал задавать вопросы.

– И вы часто с ними встречаетесь?

– Нечасто, но встречаюсь.

– Большая компания?

– Не очень.

– Ученые?

– Возможно. Но я лично встречаюсь с Максимом обычно в компании с Дином.

– А кто этот Дин?

– Из американского посольства. Что-то там по культурным связям. Но превосходно говорит по-русски. Дин – это имя, а фамилия Хэммет. Вполне порядочный, по-моему, даже просоветски настроен.

– Знаешь, Зойка, – вмешалась одна из кассирш. – На дерби я видела твоего Дина вместе с Колосковым из тренотделения.

– Что ж, и ему, может быть, понадобилось разметить программу, – отрезала Зоя.

Значит, еще не слыхали о гибели Колоскова, подумал Саблин, но информировать их не стал. Ему еще потребовалось зайти в отдел кадров, прояснить прошлое Колоскова. А прошлое это было небезынтересным. В краткой справке, открывавшей досье Колоскова, значилось:

«В 1941 году не эвакуировался из Одессы. Якобы опоздал к отходу парохода, увозившего людей и лошадей с ипподрома. В оккупированной Одессе пошел служить полицаем 28-й одесской оберфельдкомендатуры. С гестапо связан не был. В 1948 году был осужден на десять лет в исправительно-трудовой колонии строгого режима. В 1953 году был освобожден по амнистии. С мая 1954-го – конюх Одесского ипподрома. В 1974 году по ходатайству наездников был приглашен на работу в Москву».