Семихатько посмотрел на него как на ненормального:

– А кто тебе сказал про Багамы?

– В секретариате. А что?

– А-а… – протянул юрист. – Ладно, сугубо по секрету, понимаешь? Иначе мне головы не сносить. Здесь он, в Успенском своем. Просто никого не принимает. И не разговаривает по телефону. Указаний никому не дает. Причины не знаю… А слух-то вообще есть, что уехал за границу. Так что ты меня не выдавай.

– И связаться с ним никак нельзя? Телефончик там, а?

– А зачем тебе? Я же сказал: все идет тип-топ. Нет повода для волнений. Ты в конце февраля получишь, согласно договору, первые три миллиарда. Вопросы есть? А о телефоне и не заикайся. Нету его.

– Как в банке? – улыбнулся Шацкий. – Ну и ну… Ох, опасный вы народ. С вами лучше не связываться.

– Вот именно. Ну ладно, спасибо за угощение. Как у нас говорят, щиро дякую вам, все було дуже смачно! Не провожай… Да, и последнее, – это произнес уже стоя в дверях. – У нас больше никаких разговоров вести нельзя. Секут все, понял? – И, разведя руки в стороны, ушел.

Ушел, оставив Шацкого в тяжелом раздумье. Нет, не было у него никакой уверенности, что его элементарно не водят за нос. Да еще и это предупреждение – быть осторожным… С чего бы ему опасаться «дорогих» партнеров? Или в самом деле есть причина? Заподозрили в предательстве? Но нет же никакой логики! Зачем же ему рубить сук, на котором сам и сидит? Или заваливать источник, откуда черпает воду… Чушь собачья! Но слово-то сказано. И не просто для проформы. Да и у Семихатько нет никакой выгоды топить его…

А на фирме – новость! Полнейший разгром.

Вот только теперь сообразил Шацкий, почему предупреждал его главный юрисконсульт банка. Понял причину. Ну конечно, им был нужен его договор с ныне покойным Силиным. Или любые документы, связанные с акциями «Алко-сервиса». Зачем нужны? А чтоб избавиться от них и… от него. Вот что он понял наконец достаточно четко. И не почувствовал ни малейшей радости от своего неожиданного открытия…

Дома, впрочем, ожидала новая «радость». От Таньки звонил Грязнов и требовал, чтобы он ему перезвонил туда. Известие о налете на квартиру он воспринял уже более спокойно: это означало, что его предположения подтвердились. Им нужны его документы. Которых, в сущности, никогда не было – вот ведь в чем дело! Туфта это была – их договор с Силиным. Никаких бумаг они не составляли. К сожалению. Но кто ж мог тогда подумать, что случится подобное?! А жаль, вот именно сейчас договор о покупке акций, каким бы незаконным ни являлось это предприятие, очень бы не помешал…

Эта хитрая бестия Грязнов – знал о нем Шацкий из нечастых рассказов жены, – конечно, понимал суть происходящего. Но его предложение обратиться в милицию, а по существу, покаяться, явиться с повинной, никак Шацкого не устраивало. Одно немедленно потянуло бы за собой следующее, а потом и все остальное. Включая не совсем законные операции по обналичке и прокрутке выделенных правительством средств. Тут только начни копать и – потечет, конца не видать…

Нет, такой вариант был неприемлем. Однако же делать-то что-то следовало. Но что? Лильке еще шлея под хвост попала! Характер свой показывает! Хоронить его, она, видите ли, не желает! Придумать же такое!… Будто он сам готов помереть в любую минуту…

И вдруг с поразительной отчетливостью осознал: это все – не досужий треп, а самая что ни на есть горькая правда. Ведь ни там, ни там не нашли, значит, за горло возьмут – выкладывай добровольно. После чего, естественно, ничего хорошего уже ожидать не придется. И поскольку Олег Авдеев – а теперь это абсолютно ясно – объединил в своих лапах и обналичку, и «Алко-сервис», он вполне может одним ударом поставить ему мат. Вообще убрать с доски. Накрыть Урал на пять миллиардов. Забрать курицу с «золотыми яйцами». Зачем ему теперь какой-то Шацкий с его мифическими претензиями на доходы «Алко-сервиса»?…

А что будет сказано в конце-то концов? Ведь не банкир Авдеев натянул нос уральцам, не государство он «кинул», а всего лишь недотепу-бизнесмена. И во всех ситуациях крайним окажется именно он, Иван Шацкий, со своими векселями. Действительно, обложили со всех сторон: для Геллера он вор, присвоивший гигантскую сумму, за что должен быть наказан; для Авдеева – дурак – ослиные уши, которому не место среди серьезных бизнесменов. Реакция та же. И чем больше размышлял на эту тему Иван Игнатьевич, тем короче и беспросветнее представлялось ему собственное будущее…

Ну а вдруг все-таки прав этот Грязнов? Пока не поздно, плюнуть на все да написать покаяние? Ведь за несовершенное преступление, а так оно покуда и есть, судить вроде не должны! Эх ты, юрист, мать твою…

Словно тонущий за спасательный круг, схватился Иван за телефонную трубку и набрал домашний номер. Замер в ожидании. Но в ответ – лишь долгие гудки. Не желают разговаривать?! Дремавшее где-то в тайниках души подозрение неожиданно вспыхнуло с такой силой, что стало больно глазам. Ну конечно! Вот почему он просто вынужден к Лильке бегать! Своя-то баба, оказывается, на стороне завела! Муж ей, суке, больше не подходит! А Грязнов этот – он подходит?! Только и слышишь: Вячеслав Иваныч сказали! Вячеслав Иваныч распорядились! Доигралась, тварь милицейская, обрадовалась, что муж ушел! Подстилка! Шлюха!…

Он вдруг воспылал такой ослепляющей ненавистью и к жене, и к генералу, что потерял над собой всякий контроль. Ну ясно ведь даже дураку! Не хотят брать трубку! Не желают отвлекаться от своего блядства! Здорово это – мужу душеспасительные советы давать и при этом его жену натягивать! Ах, суки! Продала его, значит, стерва! Продала с потрохами, а сама порется всласть?! И долгие телефонные гудки из трубки вдруг превратились в стонущие, страстные крики обезумевшей Таньки, причем так явственно, будто из соседней комнаты…