Риневич думал, что Леня вспылит, полезет в бутылку и тем самым спровоцирует его на решительные действия. (С каким наслаждением всадил бы он этому уроду нож в глаз!) Однако Розен неожиданно смягчился. Он опустил взгляд в ведро с картошкой и проговорил спокойным, ровным голосом и на этот раз уже точно без всякого вызова:

— Пойми, Олег, Генриху со мной нравится. Пока ты лежал в больнице, мы с ним здорово подружились.

Риневич поморщился:

— Чепуха. Он слишком мягкий человек. Он бы уже давно послал тебя к чертям собачьим, если б не был таким жалостливым.

Леня пожал худыми плечами:

— Честно говоря, я не понимаю, почему ты так сильно настроен против меня. — Тут он внимательно посмотрел на Олега и вдруг спросил: — Может, это ревность?

Риневич так сильно сжал рукоять ножа, что у него побелели костяшки пальцев.

— Что ты сказал? — сипло переспросил он.

— Но ведь ревность бывает не только в любви, но и в дружбе! — поспешно разъяснил Леня. — Тебе не нравится, что Генрих уделяет дружбе со мной так много внимания и времени. Но поверь, это тебе только кажется. На самом деле, он общается со мной столько же, сколько и с тобой. И он… он не твоя собственность, — немного смутившись, договорил Леня.

И тогда Риневич ответил предельно холодно, четко проговаривая каждое слово:

— Геня — мой друг. Мы дружим с детства. И я не намерен спокойно наблюдать, как мой лучший друг превращается в извращенца.

— Ах вот в чем дело, — понял наконец Леня.

На этот раз он усмехнулся совершенно открыто, чем окончательно взбесил Риневича:

— Ты думаешь, что я извращенец? Поверь мне, это не так. Если уж на то пошло, я не педик. Говорю тебе это с полной уверенностью.

— Класть я хотел на твою уверенность. И на тебя тоже. Если ты еще хоть раз пристанешь к Гене, ты покойник.

Леня криво ухмыльнулся и сказал очень тихо, почти не слышно:

— Ох, какие мы страшные. Да только никто не боится.

— Что ты сказал?

— Что слышал. Я тебя не боюсь. И, уж поверь мне на слово, я буду дружить с тем, с кем захочу. И никто… слышишь, никто! — не посмеет запретить мне. С какой стати ты вообще решил, что ты лучший друг Генриха? Думаешь, ты какой-то особенный? — Леня усмехнулся и покачал красивой, как у девушки, головой: — Нет. Ты заурядный хам. Такой же, как все остальные, не лучше и не хуже. А Генрих… Он отличается от вас. Он умный и интеллигентный. Он глубоко и тонко чувствует. Нам с ним всегда есть о чем поговорить. Ну а тебе? О чем ты с ним можешь говорить? Обсуждать задницу нашей медсестры? Да он просто подстраивается под тебя, понял? Подстраивается!

Леня сглотнул слюну и торопливо продолжил:

— И еще. Я уверен, что такие, как ты, портят хороших парней. И потому вокруг так много тупоголовых ублюдков. Вы внушаете умным парням, что читать книги и ходить в театр — это занятие для педиков. А сами только и делаете, что пьете пиво и развлекаетесь со своими маленькими стручками. Потому что…

Договорить Розен не успел. Риневич ударил его холодно и расчетливо — кулаком с зажатым в нем ножом — прямо в переносицу. Розен захлебнулся собственными словами и слетел на пол так резко, словно из-под него выбили табуретку.

Зажав рукой сломанный нос, он попытался встать, но Риневич пнул его ногой под ребра. А затем еще раз — прямо под дых.

Нависнув над скрючившимся на полу Розеном, Риневич спросил, тяжело и хрипло дыша:

— Ну что, педик, хватит с тебя или хочешь еще?

Леня убрал руку от лица, повернулся к Риневичу, слизнул с губ кровь, выдавил из себя улыбку и спросил:

— Это все, на что ты способен?

— Мало, значит? — поднял бровь Риневич. — Ну что ж…

И он снова ударил его ногой. На этот раз удар пришелся в голову. Леня перевернулся лицом вниз и тихо застонал. «Прямо как шавка скулит», — презрительно подумал о нем Риневич. А вслух спросил:

— Еще? Или хватит?

Розен с видимым усилием приподнялся на локте и повернул разбитое лицо к Риневичу. И снова улыбнулся (зубы у него были красными от крови, да и сам рот казался зияющей раной):

— И это все? Я думал, ты способен на большее.

— Ну, сука!.. — зарычал Риневич и принялся яростно пинать ногами Розена — по туловищу, по голове, по ногам — куда придется.

Несмотря на клокочущую ярость, Риневич все же старался соизмерять силу ударов. Леня лежал на полу, собравшись в комок, прижав ноги к груди и уткнувшись лицом в пол. Он даже не пробовал защититься. При каждом ударе он лишь вздрагивал и тихонько стонал, чем приводил Риневича в еще большую ярость.

Наконец, Риневич устал. Злоба его постепенно сошла на нет и уступила место здравому смыслу. А здравый смысл говорил, что за это избиение ему теперь придется ответить.

— Эй! — окликнул Риневич окровавленного педика. — Эй, ты там живой?

Плечи Лени приподнялись и снова опустились, но он продолжал лежать на полу лицом вниз.

— Значит, живой, — удовлетворенно кивнул Риневич. — Это хорошо. Еще не хватало, чтобы ты откинул копыта.

Риневич взял с тумбочки ковшик, зачерпнул воды, подошел к Лене и вылил воду ему на голову. Худые плечи Розена съежились под холодной струей. Риневич снова зачерпнул воды и снова вылил ее Розену на голову.