Наступившую после этих слов тишину нарушил все тот же Голованов:

— Я… я не понимаю вас.

— Постараюсь объяснить. Капитан!

Похоже, не ожидавший от своего шефа подобного поворота, Сергачев вскинул голову и, явно замешкавшись с ответом, что, видимо, было не в его правилах, торопливо заговорил:

— Мы уже давно ведем Вассала, практически выявили его сеть наркосбытчиков, которые в общем-то замыкаются на одном районе, и вот тут-то в поле зрения нарисовался ваш Пианист.

— Как наркодилер? — мгновенно отреагировал Грязнов.

— К счастью, нет. По крайней мере, никто не может утверждать, что он кому-то сплавлял экстези.

— Так отчего же тогда к нему столь пристальный интерес? Только потому, что он посещает этот клуб?

Сергачев презрительно хмыкнул:

— Если бы мы косились на всех, кто посещает ночные клубы, могу вас уверить, наша жизнь превратилась бы в сплошной мрак. А ваш студент…

Он явно заводился, и это было видно из того, как покраснели его уши.

— Погодь, капитан, не суетись, — властным движением руки остановил Сергачева Замятин. — А что касается Пианиста и прочих фигурантов этого дела… За то время, пока группа капитана вела Вассала и его шестерок, ребята успели узнать не только его образ жизни, но и натуру. И должен вам заметить, что натура эта препаскудная, несмотря на внешний лоск и показную доброжелательность. Далее. Знакомства он заводит только с нужными ему людьми, что, видимо, является установкой его хозяина, то есть Алекса. И это его сближение с вашим клиентом, непонятное пока для нас, заставило группу Сергачева обратить более пристальное внимание и на Пианиста.

— И что? — вырвалось у Голованова, который в этот момент даже помимо своей воли думал о Марине. Присутствуй она при этом разговоре и узнай, что ее Дима… неизвестно, чем бы дело кончилось…

Голованов даже плечами передернул, представив ее реакцию.

— Работаем, — односложно ответил Замятин. — Но одно могу сказать точно. Сближение Вассала со студентом Гнесинки произошло не без напутственного слова хозяина «Аризоны», и то, что они сейчас находятся в Краснохолмске, — это звенья одной цепи. Судя по всему, у Вассала с Алексом есть какой-то план относительно Пианиста, причем завязан этот план именно на краснохолмском экстези. Он покосился на Голованова, который проявлял гораздо больший интерес к его рассказу, чем Грязнов, и негромко добавил:

— До последнего дня я был уверен, что Пианист является активным колечком этой цепи, но после того что услышал об этом парне от вас…

— Считаете, что его решили использовать втемную? — подсказал Голованов.

— Скорее всего, да. И нужен он им именно как проводник краснохолмского экстези в той среде, в которой варится Пианист.

И снова Голованов вспомнил о Марине, которая надеялась на его силу и возможности Турецкого и была уверена, что они вернут ей сына.

— А в Краснохолмске… В Краснохолмске у вас есть какие-нибудь завязки?

Сергачев, к которому был обращен этот вопрос, покосился на своего шефа, и тот утвердительно кивнул.

— Есть и завязки. Если, конечно, вы хотите спросить, с кем конкретно будут контактировать в Краснохолмске Вассал с Пианистом.

— И кто же это? — не выдержал сергачевской тягомотины Голованов. Хотя, впрочем, и капитана можно было понять. Его группа провела многомесячную оперативную разработку, пытаясь вытащить на свет божий голову змеи, как довольно образно выразился хозяин этого кабинета, и открывать все карты первому встречному… Глупее, пожалуй, нельзя было и придумать.

Видимо сделав для себя лично какие-то выводы, в разговор вмешался Замятин:

— Я вижу, что вы заинтересованы в вашем клиенте не менее нашего, и я был бы рад, если бы мы сообща сумели не только вытащить его из этого дерьма, но и завершить всю операцию. Короче говоря, хотел бы предложить вам следующее…

После довольно неприятного, почти коммунально-скандального выяснения отношений с женой, которые вылились в уже привычные претензии, «что я лучшие годы тебе отдала, да и замуж выходила не за офицера-неудачника, превратившегося в никому не понятного детектива-охранника, а за молодого лейтенанта, мечтавшего стать генералом», последнюю ночь в Москве Голованов провел у Марины. Чудецкая не знала, на какой пуфик его усадить, когда он сообщил ей, что ее Дима жив и здоров, однако в силу своей непутевости, а также каких-то дополнительных обстоятельств, которые еще предстоит выяснить, пребывает сейчас в другом городе, и он, Голованов, завтра утром вылетает туда. Вылетает со своим товарищем, который должен будет его подстраховать.

— Так, может быть, и я… с вами? — робко попросила Марина. — Все-таки мать.

Однако, после того как он серьезно посмотрел на нее, разговоров на эту тему более не заводила.

Чувствуя его внутреннюю силу, на которую хотелось бы опереться любой женщине, а также его явное превосходство в знании того, что называется жизнью, она готова была полностью доверить ему судьбу своего сына, и это не могло не накладывать на Голованова еще большие обязательства.

«Господи, — размышлял он, лежа на широченной постели и уставившись неподвижным взглядом в темный еще в этот предутренний час потолок, — отчего в этой жизни все через задницу? Жена с восьмилетним образованием и незаконченным медицинским училищем едва ли не с дерьмом тебя сравнивает, уверовав в то, что ты полный неудачник по жизни, а довольно образованная, интеллигентная женщина, которую уже лет десять как бросил муж и которая всего в этой жизни добилась самостоятельно, а добилась она немалого, сумела разглядеть в нем нечто такое, что заставляет и его самого по-новому смотреть на себя. И почему не наоборот? Ведь когда они познакомились с нынешней женой, а было это чуть ли не двадцать лет назад, она вроде бы тоже любила его, а на деле ничего не вышло…»