Шрифт:
Мне трудно было заснуть в тот вечер. Я лежала без сна в темноте и целовала воображаемую маленькую головку, лежащую рядом на подушке, я обвивала рукой мое дитя, оберегая его: не бойся, твоя мать защищает тебя!
В двух метрах от меня спокойно и уверенно спал отец моего ребенка. Для него ребенок не был еще реальностью. Не в такой степени, как для меня.
Для меня ребенок был глубокой и чудесной реальностью.
Я поздно заснула и проснулась не раньше, чем Леннарт, уже одетый, подошел и поставил поднос с чаем мне на кровать.
— Послушай! — сказал он. — Вчера вечером я от радости забыл сказать тебе одну вещь! Угадай, кто к нам придет!
— Ах, чепуха!
— Отгадай с трех раз, если все три раза отгадаешь неправильно, я тебя поцелую!
— Его величество король, ее величество королева и дядюшка юльтомте [161] , — сказала я, — ай… берегись, опрокинешь поднос!
— Петер Бьёркман, — через минуту или чуть побольше сообщил Леннарт, — я встретил его вчера на улице Арсенальсгатан.
161
Рождественский домовой.
— Как хорошо, — обрадовалась я. — Интересно, что скажет Ева?
— Где я видела эту физиономию? — спросила Ева и задумчиво остановилась перед Петером. — Где… а, подождите, уж не в полицейских ли объявлениях о розыске?
Думаю, Ева была удивлена и чуточку оскорблена тем, что Петер не давал о себе знать, хотя, должно быть, уже несколько недель был дома. Она привыкла командовать мужчинами, как ей хотелось: «Приходи и уходи, кури и отчаливай», — примерно так она рассуждала.
Думаю, ей приходило в голову, что Петеру надо бы поспешить кинуться к ее ногам, как только он вернется в Стокгольм.
— Чем ты вообще занимался? — спросила она, садясь рядом с ним на наш цветастый диван.
— Продавал печатные станки, — ответил Петер и улыбнулся. — Ну а ты? Какие-нибудь новые Анри, и французы, и прочие?
— Нет, они не цветут так далеко на Севере, — объяснила Ева. — Но есть довольно выносливая туземная разновидность — чрезвычайно стойкая и нормальная!
— Не сомневаюсь, — заявил Петер.
— Насколько я понимаю, тебе, вероятно, меня жутко не хватало! — язвительно воскликнула Ева.
— Да, — как ни странно, согласился Петер. — Больше, чем ты того заслуживаешь. Но не расстраивайся. Это уже прошло.
— Так я этому и поверила… Ведь теперь я уже здесь! — усмехнулась Ева.
Потом Петер часто приходил к нам. Но впечатления, будто он приходит ради Евы, не было… вначале не было. Он сидел в углу дивана, болтал с Леннартом и со мной и явно прекрасно себя чувствовал. Но почему-то все-таки казалось, что он нуждается в обществе Евы, поднимающем его настроение.
Его лицо начинало сиять всякий раз, когда он слышал ее быстрые, нетерпеливые сигналы бедствия в дверной колокольчик и спешил открыть ей дверь прежде, чем кто-то из нас успевал это сделать. И мы слышали, как они поддразнивают друг друга.
— Привет, Ева, сколько у тебя сегодня шейхов? [162] Кто-нибудь новенький с тех пор, как мы виделись в последний раз?
— Еще бы! — отвечала Ева. — Он художник и будет писать мой портрет. Говорит, будто я похожа на лесную дриаду!
162
Шейх — у арабов старейшина, глава племени, общины. Иногда — символ богатства. Линдгрен порой употребляет это слово в значении «богатый кавалер, ухажер».
— Ну и ну! Мне бы никогда такого не придумать! Откуда у людей все это берется?
— Они чуточку стараются, — говорила Ева. — В отличие от некоторых!
Да, Петер действительно ничуть не старался. Ему хотелось, чтобы Ева сидела рядом с ним на нашем диване, но он никогда не делал попыток встретиться с ней наедине. Однажды я спросила его: почему?
— Объясняю, — сказал он. — Я терпеть не могу стоять в очереди. А вокруг этих лесных дриад всегда такая нудная давка.
За эту «лесную дриаду» Еве пришлось через некоторое время поплатиться. Сидя в углу дивана, она изо всех сил старалась как можно больше походить на дриаду и все распространялась об этом художнике и о том, как приятно, что он напишет ее портрет.
— Пожалуй, мы не часто будем видеться в ближайшее время? — спросил Леннарт. — Когда он начнет тебя писать?
— Завтра, — ответила Ева. — Сначала он будет изучать меня. Чтобы «уловить мою душу», так он говорит.
— Да, если он «уловит ее», ему придется выложиться, — заметил Леннарт. — Твоя душа… она порхает, как крыло маленького жаворонка.
— Так, по-твоему! — сказала Ева. — Моя душа глубока, ясна и прекрасна, как родник.
— Это утверждает тот самый художник? — спросил Петер.