Валька дохлебал уху, выпил через край остатки, уха была вкусной.

— Да нет, мама, не доставлю я им такой радости, не дождутся.

Мать перестала улыбаться… Ну вот, опять за свое… Невпопад спросила:

— Кто это они-то?

— Да хоть бы Волохов, к примеру.

Она замахала руками, сказала сурово и непререкаемо, потому что твердо верила в правоту своих слов:

— Ты, Валя, Вячеслава Егоровича не трогай, молодой ты еще, не дорос до этого. Требовательный он, да нельзя без этого, зато и справедливый, всяк это знает.

Валька наливал из самовара кипяток в большую цветастую кружку, когда-то отцовскую. Теперь он всегда пил из нее чай.

— Ничего себе справедливость: поменьше делать, побольше денежек получать!

Мать не поняла, о чем это сын судит, но возразила твердо:

— Если что Волохов и «химичит», так уж только не для себя старается, а для людей…

— А что, люди только в нашем колхозе живут? Всех остальных можно обманывать, да?

— Слова ты, Валя, используешь нехорошие, не нравится мне…

Валька мешал в кружке сахар и какое-то время молчал, был он угрюм, потом сказал с горечью:

— Закостенелый он, нельзя так больше…

Он шумно отхлебнул чай и высказал то, что до конца осознал сегодня на берегу.

— Не уеду я никуда, пускай так и знают, менять тут все надо, живут одним днем…

Мать молчала, она глядела на сына, слушала его и удивлялась: подросток ведь совсем еще, а уже судит вон как, погляди ты… Но спорить с Валькой не стала. Знала, что бесполезно, чего задумал, не свернешь.

Взрослый стал совсем.