— Мне его жаль. Ведь ему, наверное, больно смотреть на нас. Сам, своими руками отдал меня тебе. А ведь до последней минуты он верил, что я буду при­надлежать ему.

— Рита, — набрал в легкие побольше воздуха Сергей, — а ты . А ты и в са­мом деле... Ну... Короче, у вас ничего не было?

— Было. А тебя это очень волнует? — она засмеялась. — И это меня спра­шивает человек, трижды женатый, не говоря уж о прочем? — Она продолжала смеяться. — Нет, конечно, я вообще очень серьёзная девушка. И после Максима я действительно была затворницей. Мой «первый учитель» слишком много мне преподал. Поэтому ли, нет ли, но я стараюсь видеть главное. А разменивать себя... Пожалуй, я стала бы себя ненавидеть. Хотя. Я очень сексуальная, ты меня ещё совсем не знаешь. — И она набросилась на Сергея с такой силой, что он чуть не проглотил окурок.

— А ты пробовал встречаться с кем-то серьезно после третьего развода? — от­дышавшись, спросила Рита.

— Пробовал, — Сергей швырнул окурок, полетевший, как пуля со смещенным центром. — Пробовал. С Маринкой пробовал. С ней было легко, все легко, по­нимаешь? — Рыжий вскочил. Лицо его стало красным, желваки ходили ходуном, он рывком раскрыл сумку, выхватил оттуда бутылку и сделал несколько жадных глотков.

Рита ошеломленно протянула ему бутерброд.

— Спасибо, — Рыжего передернуло от резкости алкоголя, попавшего в желу­док. — Я ведь как начал рассуждать: моих жен не устраивал мой образ жизни, я начинал водить их с собой, они с удовольствием участвовали во всем, а утром, с похмелья, начиналось такое. Короче, не захотел я себя под них подстраивать.

— Сереж, что значит подстраиваться? Ты же любишь человека, тогда как же можно не хотеть быть с ним, а если твоей любимой действительно невыносимо терпеть то, что претит ее сознанию и душе. Разве ты. Ты стал, как наркоман, скрывать свою вторую жизнь?

— Да, Рита, я не мог обходиться без этих «свалок», а Маринка лихо вписалась. Кроме того, она стала «хозяйкой», она всем руководила в мастерской. Ребята тог­да прозвали ее «Зондершей».

— Как это? — Рита удивленно распахнула глаза.

— Ну, например, — со смущением начал рассказ Рыжий, — начинаем бабки собирать на водку, у кого сколько есть, а она контролирует. Да так метко — лю­бого, кто заныкивал, раскалывала. Ее уважали и боялись одновременно. Забавно было. Все играли в это. А потом она стала меня доставать.

— Мне трудно разбираться в жаргонных выражениях. Прости, но чтобы все можно было понимать верно, Сережа, постарайся говорить по-русски. Только не обижайся, пожалуйста.

— Да ты что, конечно. Как-то Марина предложила мне прокатиться в приго­род. Ну, собрала она того-сего, и поехали. Приезжаем в какие-то Рыбцы. Мест­ность поганенькая, прямо скажем: ни леса, ни речки — сплошные поля кругом. Смотрю я на Маринку и думаю: «Не похоже на нее это. Что-то тут не так». А она мне говорит: «Здесь баба святая живет, кого перекрестит, тому и счастье. Давай сходим». Налила мне водки щедро, я и окосел, раздухарился. Пошли. Заходим в хату, мне показалось, что там как в больнице. Маринка ведёт себя так, как будто не раз тут бывала. У телевизора старуха сидит. Я представился, а она мне: «Коля, а ты че не побрился?» Короче, тетка это Маринкина была. Душевнобольная. Так ей денежки были нужны, чтоб, значит, к больной тетке прописаться, а когда та ласты склеит, ой, прости, помрет, хату эту получить, чтоб потом на квартиру об­менять. Вот тебе и сделка. — Сергей замолчал. Сделал два шага, потом присел и внезапно спросил:

— Ритуль, а знаешь, чему удивлялись мои жены?

— Чему? — улыбаясь, поинтересовалась Рита.

— Что меня комары не кусают, — они громко засмеялись. Смеялись долго, пока Рыжий не закричал от боли.

— Не бойся, это все-таки тебя укусила кома-ри-ха, — они снова засмеялись, а Рита продолжала его «кусать».

— Ну а потом? — надкусывая большой красный помидор, с любопытством спросила она.

— Потом она стала вести себя так гладко, не оставляя ни петли ни зазубрины. Ты ждешь, на чем она прокололась? Да элементарно. — Рыжий прилег на бочок, состроил лукавую физиономию и, почесав небритую щеку, продолжил рассказ:

— Она стала боготворить мои надгробные дела. И они шли неплохо. Вот од­нажды во сне я увидел хорошую идею для создания памятника нашим ребятам, погибшим в Афгане. С утра прибежал в мастерскую, достал каркасик и начал. Только представь себе: огромная глыба, состоящая из человеческого месива — танкисты, летчики, солдаты, — формально можно здорово закрутить. И из этой глыбы выходит, нет, только наполовину вышел юноша. Такой красивый, с опу­щенными к земле глазами, а его поддерживает под руки спустившийся с неба Ангел. — Рыжий замолчал, скрипнув зубами, слезы наворачивались на глаза, а горло странно сдавливало. Он закурил, пытаясь унять дрожь в руках.

— Сережа, — спросила Рита, — почему у вас, как и у моряков, тельняшка по­лосатая?

Рыжий понимал, что она просто снимает напряжение, но все же ответил.

— У них море Черное — полосы черные, а у нас небо голубое — полосы го­лубые.

Они смотрели друг другу в глаза, и оба понимали, что сменить тему невозмож­но. Маргарита первой отвела глаза, и Рыжий продолжил:

— В то утро я был счастлив, лепил с вдохновением, какого не испытывал уже очень давно. Я уже видел это все в натуре. Потом пришла Маринка, принесла бу­тылочку. Она была одета очень сексуально, а туго стянутые назад волосы делали ее похожей на японку. Мы ели, закусывали, смеялись. Маринка была как никогда хороша, и вот в самый яркий момент, когда душа уже, кажется, на небе, она мне и говорит: «Рыженький, хороший мой, я так понимаю твою боль, ну пиши ты им письма, ну встречайся с ними, но не трать ты время на эти скульптурки. Посмо­три, скольких заказов это стоит, а ведь это же деньги, наши с тобой деньги, и от этого зависит наша жизнь».

— Какая жизнь, Марина? — спрашиваю я ее, — я впервые, слышишь, впервые после войны ... а ты ? Как ты могла? Скульптурки ... Видишь ли, Рита, я с другим столкнулся — классная Маринка во всем, но как с дурой жить?

— Ха-ха-ха, — Рита залилась смехом. Рыжий остановился в недоумении. Она, продолжая смеяться, спросила:

— Сережа, как тебя терпели твои жены?

— Не понял?

— И не поймешь. Я хочу целоваться с тобой.

Счастливые минуты переходили в часы. Он мучился вопросом: почему она не отпускала его от себя и не гнала?