Неизвестно
Шрифт:
— Это наша печь. Верните! — мрачно выдавил, явно смущаясь, Симоновский.
Накануне Лев заложил часы, за которые ему дали семь франков. Теперь семья могла пообедать — с куриной лапшой, дорогой ветчиной и фруктами (для сына) на десерт. А засим, горько усмехался про себя, — яко наг, яко благ, яко нет ничего.
— Неплохое меню для. Для почитателя твердой власти? — не удержалась Оловенникова. — Константин, — повернулась она к юноше, — забирайте чугунку!
Кравчинский молча рассматривал книжную полку; нашел стопку брошюр «Почему я перестал быть революционером», брезгливо вытянул одну, стал листать, вымучивая зевоту. Константин, медвежевато играя плечами, начал отрывать от печки трубу.
— Репрессии по рецепту Лаврова? — усмехнулся Тихомиров. — Наказание изменников? Холодом.
— Не отдам, — снова сказала Катя.
Но бородатый юноша уже тащил печку к двери. Саша испуганно смотрел на него.
Катюша с какой-то кошачьей пружинистой ловкостью нырнула в соседнюю комнату и через пару секунд выскочила обратно. Лев никогда не видел у жены такого лица: оно было нездешним, страшным, со жгучими буравчиками остановившихся глаз. Катя подняла опущенную руку, и все увидели револьвер. Да, это был старый «бульдог» Тихомирова.
— Не отдам! У меня сын. Буду стрелять!
— Катюша, что ты? Мы же подруги. — сразу утратила барский лоск «вспышкопускательница» Оловенникова.
Кравчинский зевнул и выронил брошюру. Юноша, побагровев набрякшим лицом, держал печь, не решаясь двинуться с места. Чета Симоновских пятилась к выходу.
— Тише, милая! Все хорошо. Тише. — обнял сзади жену Тихомиров. — Пусть забирают. Мне обещали. Мне дадут.
— Буду стрелять, — уже не так уверенно сказала Катя.
Лев уговаривал, гладил руки жены, пока ее пальцы не ослабли, и револьвер не оказался в его руках.
— Буду..
Она зарыдала. Саша кинулся, прижался к матери.
Народовольцы, не прощаясь, потянулись к двери. Могучий Константин уносил печь. Ему помогал Кравчинский.
На пороге Оловенникова остановилась, бросила на тумбочку мятый журнал. Лев узнал: монархический «Русский вестник», бывшее детище Каткова. Маша надменно повела плечиками:
— Прочти, что пишут те, кому ты собрался служить.
Дверь хлопнула. Он схватил журнал, почти убежал к себе.
Нашел: «Повинная террориста». Строки ударили в глаза ослепительно-раскаленным бисером: «В награду за покаяние такого содержания, такой формы и по таким поводам общественная совесть не задумалась бы отправить злодея на виселицу.. Зверские инстинкты этого нравственного урода стяжали ему прозвище «Тигрыч».
Тихомиров качнулся: разве он ожидал такого? Хорошо, а чего он хотел? А с другой стороны выходило: его покаянное письмо товарищу министра внутренних дел фон Плеве сделалось достояние гласности, пошло, как говорится, в народ.
Так, а далее: «С таким нравственным закалом, с таким позорным прошлым этот бывший атаман шайки политических убийц наблюдает теперь на берегах Сены действия своих бывших единомышленников и собирается служить России какою-то созидательной работой. В своей наглости он даже дает советы правительству и обществу .»
Павловский обещал раздобыть другую печку, да что-то, видимо, не получалось. К счастью, распогодилось, и ясные дни радовали последним теплом.
Принесли записку от Лаврова: «Если вы переменились, то почему хотя бы не промолчали? К чему эта публичность, заявление, брошюра?»
Ответил: «Привык говорить о своих убеждениях открыто и внятно. Простите.»
А из Петербурга, от фон Плеве — ничего; ни слова, ни полслова. Но Лев Александрович уже знал — все через ту же Новикову, — что барон давно прочел не только его письмо, но и брошюру. Отчего же нет ответа? Пусть и самого плохого. Лишь бы закончилась изматывающая неизвестность.
У курьера было самое простое лицо, даже чуть сонное. И как же он не уснул по пути, как довез такую бумагу?!
«Париж, 6 сентября 1888 г. Господина Тихомирова просят пожаловать.»
Надо же: просят! Не приказывают, не вызывают — просят. Куда же, куда?
«.в кабинет русского генерального консула. чтобы.»
Курьер стоял истуканом, равнодушно взирая на взъерошенного человека с повесткой в прыгающих руках. Не уходит, чего-то ждет? Тихомиров догадался, сунул чаевые.
«.чтобы переговорить. с представителем министра внутренних дел Империи».
Катюша провожала мужа, как в дальнюю дорогу. По привычке сунула в карман револьвер. И тут же смущенно всплеснула руками, вытащила обратно: какое уж оружие.
— У меня поручение от барона фон Плеве, — буднично произнес консул Карцев. — Вячеслав Константинович, ознакомившись с вашим письмом, просил меня передать: вы должны подать прошение на Высочайшее имя.
— Когда же? — спросил, чтобы проверить, есть ли у него голос.
— Следует поспешить, — тем же тоном ответил консул. И неожиданно потеплел глазами: — За вас хлопочут. В английских и французских газетах напечатаны статьи в вашу защиту.