Мирош снова метнулся к дивану, повернул к столу и зарычал от накопившейся усталости и бессилия изменить совершённое. Как этот несносный мальчишка уболтал его на авантюру? Боги, да он же ничего не понимает в навигации!

— Ваши сны снова осмелились огорчить вас, — тихо вздохнула газури, опускаясь на колени возле ложа повелителя. — Я приготовила сок.

— Не сладкий? — поморщился Яоол, не решив для себя, оправданно ли выказывать гнев.

— Осмелюсь предположить, что я вполне надежно изучила ваши предпочтения, повелитель, — поклонилась газури.

Яоол некоторое время смотрел в потолок, отчего-то пытаясь припомнить, как называется на языке далекого северного края Нагрок такое вот дерево и когда доставили драгоценные стволы. Уже в годы правления отца или до того? Смотрел ли в такой вот потолок его дедушка? О чем думал тот газур, правивший Древом полвека, очень долго и с неизменной мудростью… Можно было бы посмеяться над столь неизбежным утверждением — разве кто-то осмелится записать на бумаге и сберечь в собственном доме приговор себе же, обвиняя газура в несовершенстве? Но, как утверждают все записи, даже добытые из личных тайных хранилищ опальных зуров или полученные через слуг, неверных своим энэи, деда действительно уважали. Может быть, без восхищения, вполне вероятно, и без поклонения… Дед крепко держал за жабры всех приближенных — так любил говорить уже отец. Он по-своему понимал сказанное и главным способом обретения почтения считал страх.

— Кедр, — вслух припомнил газур.

— Простите? — Жена вздрогнула, поставила серебряный кубок на столик и поглядела в потолок.

— Смешное слово, едва выговаривается, одно рычание в нем, а дерево красивое, теплое, — посетовал газур. Прикрыл глаза и выше натянул покрывало. Гнев не желал уходить. — Твой отец в последнем письме снова позволил себе намекать на мои обязательства. Да, я был мальчишка, и к тому же я был в отчаянии… Я едва терплю твое присутствие, так отчего я вынужден пробуждаться и видеть здесь женщину, противную мне до отвращения уже тем, что она мне навязана?

— Вы разбиваете мне сердце, — прошептала газури.

— Да? Отчего же ты остаешься жива всякий раз, хотя я разбиваю ежедневно? — пробормотал Яоол, зевая и потягиваясь, а заодно сбивая кубок со стола.

Серебро звонко покатилось по мрамору, сок выплеснулся, женщина всхлипнула так правдоподобно, что сомнений не осталось: ей тоже хочется прикончить супруга. И до слез жаль, что пока не удается…

— Твой отец — худший из всех торговых вауров за два века, — мстительно сообщил газур то, что полагал истиной, совершенной и округлой, как лучший жемчуг. — Он вынудил меня к сделке, хотя следовало бы задобрить юного правителя. Он умудрился разворовать золото, выделенное мною для срединных островов в годы голода, хотя не мог не понимать, что убыль столь редкого для Древа металла я замечу, а сверх того отслежу всех его людишек. Познакомлю их сперва с вауром тайного дела, — газур сел на ложе и ласково улыбнулся жене, — а затем позволю увидеть наиболее занятого человека во дворце — ваура исполнения наказаний.

— Отчего вы обвиняете меня в грехах отца?

Слезы текли по бледным щекам так обильно, губы дрожали так по-настоящему, что Яоол снова усомнился и даже дрогнул. Смолк, глядя на жену, униженно склонившуюся на коленях и не смеющую коснуться края ложа. За все годы навязанного газуру брака это оставалось неизменным. Повелитель развлекается, как сочтет нужным, танцовщицы меняются, очаровательные юные таори обретают и утрачивают право подать повелителю шарф после купания, а законная жена лишь роняет злые слезы. Или искренне грустит? Первая красавица острова Боон и всей северо-восточной ветви Древа. Сколько раз ей прямо предлагались должные дары: остров, золото и дворец, исполнение трех желаний и любой таор в мужья, по выбору, но она не желала покидать покои. На что надеется и кому тут служит?

— Он еще и разрушил нашу торговлю с севером, — завершил перечислять грехи ваура Яоол. — Наш жемчуг больше не принимают в портах Дэлькоста и Нагрока. Я желал бы обновить кедр, — газур старательно выговорил сложное слово, — он впитал слишком много чужих измышлений и мешает мне отдыхать спокойно. Но такой кедр привозят лишь через перевал Даргмира или северным путем, через Нагрок. Я не могу получить желаемое по вине твоего отца.

— Но я…

— Дворец, муж и золото, что тебе еще требуется? — поморщился газур.

— Я люблю вас, повелитель, — тусклым голосом кое-как решилась признать свой грех газури. Несмело глянула на Яоола: — Я… боготворю вас. Я мечтаю о праве коснуться этого ложа, мне не нужны иной дворец и иной муж.

— Мой отец устраивал подобные дела куда проще, — усмехнулся газур. Отбросив покрывало, он встал и прошел через комнату, осматривая приготовленные одежды. — Унести все. Надоело. Ненавижу цвет крови. Соал, желаю белое с синей отделкой. И поменьше жемчуга.

Доверенный слуга не появился в дверях, но газур не усомнился в том, что его слышали и пожелание исполнят. Сгорбленная спина газури казалась Яоолу отвратительным зрелищем. Стоит на коленях в луже кислого сока — и молчит. Сколько это может продолжаться? Газур вернулся на ложе и сел, теребя край покрывала.

— Сегодня в полдень твой отец прибудет сюда, я намерен рассмотреть все его преступления и принять меры, давно пора. Но сейчас у меня развязаны руки, его влияние при дворе ничтожно, у него больше нет ни должников среди нужных мне людей, ни права влиять на меня. — Голос звякнул настоящим металлом. — Древо по его вине утратило слишком много, а вдвойне дурно то, что из-за наших ошибок храм приобрел сторонников и влияние. Я уже приказал доставить в бассейн коралловых змей. Иди и думай. Дворец, остров и муж — или нечто иное.