— Боу лечил тебя голосом, — жалобно посетовала Элиис, гладя мягкие губы. — А теперь как нам быть? Вдруг у тебя опухнут суставы, как после прошлого сезона дождей?

Седой конь дурашливо встряхнулся и попробовал пожевать край широкой рубахи сирина. Пока он чувствовал себя прекрасно.

Но каждый день Элиис спускалась в конюшню с тайным страхом. Коор — последний друг, который остался рядом. Если с ним что-то случится, одиночество станет угрожающе огромным. Оно затопит беспросветной серостью весь мир!

В утро своего семнадцатилетия Элиис вошла в конюшню с целым ворохом лент. Еще бы! У нее праздник. И единственный, с кем можно разделить радость, — старый Коор. Хотя наверняка попытаются навязаться в гости и другие, кого не звали и не ждали. Привезут подарки, дорогие и отдаваемые без душевной теплоты, — ненужные. Устроят застолье, вынуждая сидеть и соблюдать правила: кланяться, улыбаться, выслушивать, отвечать, выстраивая слова в полном соответствии с указаниями канона…

Последняя лента завязана красивым бантом. Жемчуг блестит, шкура вычищена, сияет перламутровым блеском. Красота. Праздник!

Коор переступил ногами, неуверенно вышел из стойла. Глухо застучал давно не кованными копытами по сухой земле. Элиис испуганно слушала неровный, непривычный ритм. Медленный, со сбоями. Смотрела, как низко опущена шея и как тяжело дается коню каждый вдох.

— Позовите лекаря! — приказала она стражам.

— Не положено, — буркнул старший, тупо уставившись в землю.

— Хорошо, тогда сирену из вашей службы, — с растущим отчаянием в голосе потребовала Элиис. Зло блеснула глазами, развернулась к стражу и топнула ногой: — Немедленно, слышите! Иначе вам же будет хуже. Это говорю я, божественная, сирин острова Гоотро. И только посмейте не исполнить!

Стражи смутились, переглянулись. Один неуверенной трусцой двинулся к проему двери. Коор покачнулся, всхлипнул совсем жалобно, как показалось Элиис, застонал — и стал заваливаться на бок. Она видела весь этот ужас в точности, словно падение было невозможно медленным. Видела, как подломилась передняя левая нога, конь утратил опору и осел, тяжело соскользнув вперед и вбок. Как легла в пыльную редкую траву двора его шея и нарядные жемчужины виновато стукнулись друг о дружку и замерли.

Элиис упала на колени рядом с нелепо и страшно закинутой к спине шеей, попыталась приподнять судорожно вздрагивающую тяжелую голову коня. Увидела, как гаснет его глаз… Рядом хрустнула мелкая галька. Пришлось смотреть верх. Сирена. Довольно молодой, совершенно спокойный, до безразличия.

— Помоги, пожалуйста, — попросила Элиис. — Ему надо чуть-чуть напеть, чтобы сердце справилось. Он еще сильный.

То, что колыхнулось на дне глаз сирены, показалось Элиис окончательно страшным. Злорадство, насмешка и осознание своего превосходства. Он, ничтожная и послушная вещь храма, стоит и имеет право решать, а божественная униженно умоляет. На коленях выпрашивает помилование старому коню! Губы обладателя голоса дрогнули, готовя особенный звук.

Эраи Граат рассказывал легенду о возникновении детей богини Сиирэл несколько раз, дополняя ее подробностями и собственными размышлениями. Пробовал угадать, что не вошло в канон и что было изменено во благо людей или храма… Снова и снова Эраи возвращался к сказке, старался рассмотреть за словами, отшлифованными за долгие годы, быль незапамятных времен. Сокрушенно признавал едва слышным шепотом, что в саму каноническую историю, даже в полном ее изложении, доступном лишь для служителей верхней ветви, он не верит. Эраи Граат принимал как правду лишь идею и правило разделения двух граней дара для старших и младших детей богини Сиирэл. Сирины — старшие, их власть неизмеримо огромна. Как и ответственность. Сейчас Элиис впервые осознала наличие первого — власти — и меру второго — ответственности. Она ощущала внезапным наитием, что звук, еще не созданный натянутой струной горла, не наполненный дыханием, уже несет задуманную сиреной смерть. Заранее поняла приговор коню! И успела скользнуть, втиснуться в узкую щель времени, когда голос возник и еще не коснулся шкуры Коора. Все звучание целиком досталось ей. Это, оказывается, тоже часть возможностей старших по дару: менять решение сирены, наполненное силой пения. Элиис успела подумать обо всем об этом, проваливаясь в черноту.

Очнулась она в прохладной тени садовой беседки. Вокруг суетились люди. Негромко переговаривались, в голосах слышался испуг. Сирин нехотя приподняла веки, допуская к глазам свет. К сухим, утомленным глазам, которые вовсе не желали смотреть на серый безрадостный мир. И не потому, что одиночество стало полным. Куда страшнее иное. Человек, похожий на подлеца-сирену, может спеть — и не станет Боу, Лооты или араави по имени Эраи, столь ненавистного для иных держателей перламутровых жезлов…

Над самым своим лицом, очень близко, Элиис различила склонившегося владыку Роола. Старик с коралловым посохом сидел и огорченно покачивал головой, думая о чем-то своем, далеком. Однако и ближнее — возвращение к сирину сознания — он разобрал сразу. Вздохнул, губы наметили горькую улыбку:

— Цела, непослушная?

— Да.

Звуки едва удалось выдохнуть. Легкие ныли, горло перетягивала удавка сухого шершавого хрипа…

— Я приехал на праздник, — вроде бы виновато буркнул старик. — А тут такое… Они уже придумали, что будут мне врать. Одна беда: я как раз шел сюда и все видел из оконца. Ты зачем под голос полезла? Думаешь, сирину дано без оплаты отменять смерть?

— Платить легко, — кое-как выговорила Элиис. — А отменить я ничего не отменила. Коор уже был мертв, ведь так?

Роол задумчиво кивнул и жестом выгнал из сада и лекарей, и стражу. Нахохлился, опираясь на посох, как на простую палку. Задумчиво перебрал жемчужины длинного ожерелья, украшенного знаком власти над храмом.

— Вижу, с нынешней стражей у тебя не складывается даже самый худой мир. Не понимаю. Владыка восточной ветви хранит традиции и не совершает ничего дурного. Чем же тебя очаровал другой, за глаза именуемый акулой-людоедом?

— Граат колючий, но зато не врет.

— Он колючий, да… И вдобавок он врет всем, беспрестанно, — скривился владыка. — И нарушает покой Древа, и рушит устои. То к газуру за помощью бежит, то грабит его же зуров. Слыханное ли дело — дозволить хранителю спеть полным голосом слепоту, причем самое малое на год и без возможности отмены звучания. И кого покарал? Владетеля немалого острова! Таора из самых знатных, у него родни, вон, полстолицы… Даже я, если желаешь знать, еле смог уладить беду.