Смирнов, кажется, определил момент, когда кофе не только оказался внутри, но и пробрался по сосудам, оказал свое действие и приятно защекотал где-то в лопатках — то ли крылья режутся, то ли давление выравнивается, — эта точность и чуткая внимательность Анаит что-то напомнила, прямо связанное с Новгородом, — а потом подал лист бумаги в прозрачной папке.

— Один из двадцати семи, — уточнил он до того, как Анаит пробралась далее заголовка.

— Проректор Моран сказал мне, что звонил… господину Щербине.

Щербине… Так вот кому подражает Максим. Ее просто сбила разница в стиле. Тут они почти полная противоположность. Но вот это удобство, уют вокруг, уют угаданных и мгновенно исполненных желаний — это общее. Внимание-скорость-точность-компетентность. И склонность к драматизму. Конечно, он знал, что незамеченным ему сюда не прийти. Так отчего же не с кустом сирени?

Вчера Анаит просто взяла контейнер с токсичными отходами, с услышанным от Морана абстрактом разговора, заперла покрепче и пошла знакомиться с территорией и ее порядками. Ломиться через выставленные препоны, чтобы убедиться — все закончилось не очень плохо… увы, слишком дорого. Сегодня, пожалуй, переживать поздновато; но ни слова о том, что вышло из разговора, который был якобы реконструирован, нет.

— Вы не знаете случайно, — она махнула листком, — обошлось?

Сложная подача. Она была почти уверена, что гость просто не поймет — и нет так нет.

Иван Петрович Смирнов — право же, удачная профессиональная шутка, «меня зовут никто», слегка морщится.

— К сожалению, я не знаю. Ничего сиюминутно непоправимого, кажется, не случилось. Во всяком случае, как видите, они работают — и ответ отыскали быстро. Вряд ли это обошлось без Максима. Значит, более или менее в порядке.

Для гостя это тоже вопрос не технический; приятное открытие. Совпадение важного, личных этик, порядка сборки мира случается реже, чем совпадение вкусов, привычек или характеров. Много реже.

Теперь можно осторожно впустить в себя смысл этой… работы. Этой выходки. Этого фейерверка.

— Вы считаете, это хороший ответ?..

— Не знаю, Анаит Александровна. Я бы сказал, что не очень… но я почти уверен, что моих коллег этот оборот застанет врасплох, как застал меня. И он многих выведет из-под удара. Может быть, в дальней перспективе — это хороший ответ.

Неприятно толкнуть привычным жестом знакомую дверь в расчете на то, что она, как всегда, открыта. Можно вывихнуть руку. Влететь в нарисованную на бетонной стене дверь… очень тяжело. Уже видя перед носом краску, глянец, трещинки, винишь себя в слепоте и самонадеянности.

Анаит громко, отчетливо, со страданием разочаровывалась в госте — все так же заинтересованно улыбаясь и вежливо глядя ему в глаза. Он ощущал, ощущал вполне, и она это видела, и разочаровывалась еще глубже.

Заслужил.

— Понимаете, — сказал гость, — теперь руководству филиала придется создать стратегию. Какую-то. И она должна будет хотя бы внешне выглядеть трезвой и здравой. А это дает время. Я к вам потому с утра и пришел, чтобы этим временем как-то воспользоваться. Вы, как я заметил, человек чуткий. И вы тоже педагог по профессии. Мне кажется, вы должны были обратить внимание на вещи, которые… пропускали ваши предшественники. Антикризисный комитет или синьор Сфорца, или даже Максим, кажется, надеются предложить университету компромисс. Как вы думаете, — он смотрит на Анаит прямо, — может ректорат позволить себе компромисс?

Прекрасное чуткое и тонкое видение, шагнувшее из северного дождя, из утреннего тумана, стремительно таяло, блекло, меркло. Облезало. Оставался… профессионал здешнего завода, такой же, как и многое другое. Болото под зеленой травкой.

Заранее записал в расход всех студентов и выпускников, а потом пришел к ней…с этим.

— Иван Петрович, — сказала она, вот теперь его и по имени легко было называть, просто здесь на севере так принято, вежливое обращение. — А себя вы не относите к ректорату?

Он удивленно поднял на нее глаза.

— Ах да, конечно же. Относил. И отношу. Просто я могу себе позволить и компромиссы, и многое другое. Не потому что мое положение чем-то отличается формально или юридически, а потому что хочу. О чем бы ни думал Моран, когда звонил Максиму, о чем бы ни думал сам Максим — они развязали мне руки. Мне долго объясняли, что будет с выпускниками, если я пожелаю чего-то большего… нежели возможности быть деканом лазарета. И сами все взорвали. Но я не знаю, что сейчас делается вовне — и я пришел к вам.