Трое старост из таблицы выше, что прямо из фильтрационного лагеря отправились в кадры НКВД, похоже, и были теми самыми советскими агентами.

Нередко вдали от больших городов и крупных немецких гарнизонов распространение агитационных материалов партизаны поручали старостам! «Ими (старостами и полицаями. — В. М.) расклеивались рукописные листовки о положении дел на фронтах, о том, что Красная Армия не разбита, и о том, что не надо верить фашистской пропаганде» [204] .

Невероятно! Прямо стоит перед глазами картинка: бородатый староста с повязкой на рукаве наклеивает средь бела дня на телеграфный столб партизанскую листовку.

Так что сложнее все было. Неоднозначно, как принято сейчас говорить.

Для власти важно, чтобы население считало ее «настоящей». Пусть лживой, вороватой, ленивой, но настоящей. Может, вообще ничего важнее для власти нет. Помните классику: «Говорят, царь ненастоящий!» Ух ты! И понеслось.

Русская администрация на оккупированных немцами территориях помимо всего прочего еще и выглядела какими-то клоунами [205] . Вот, к примеру, история новгородских мэров — бургомистров.

В августе 1941 года к коменданту Новгорода, майору вермахта, явились некие «пострадавшие при советской власти» Филистинский, Пономарев, Егунов и Морозов и предложили свои услуги. Один из них тут же «был избран мэром города — бургомистром». Выбор единственного избирателя — майора — пал на единственного уроженца Новгорода среди них — Пономарева. К тому же он был профессиональным историком, а в городе-музее новоиспеченному бургомистру было, где развернуться.

Члены «делегации общественности» тут же получили «аусвайсы» на русском и немецком языках о том, что «предъявитель сего является русским администратором, утверждённым немецкой властью, и все обязаны оказывать ему содействие». Вообще, по оккупантским правилам, вся служебная переписка велась на двух языках: немецкий текст помещался на левой, а русский — на правой стороне листа, разделенного на две одинаковые части.

«Развернулся» новый мэр Пономарев в древнем Софийском соборе, куда свозились все музейные экспонаты и вещи эвакуированных и арестованных. «Сувенир из Новгорода» — так назывался вещевой набор, который теперь комплектовался непосредственно в соборе для отличившихся немецких солдат и офицеров. В результате город лишился ценных коллекций картин и монет. При этом музейный работник Пономарев и свой интерес не забывал, ибо сам решал, что из трофеев станет собственностью рейха, что уйдет господам офицерам, а что можно занычить себе.

Тут вышла накладочка. Немцы без зазрения совести занимались грабежами «снаружи», но коррупцию «внутри» своей администрации — не терпели. В итоге проворовавшийся на старинных иконах мэр был отправлен в отставку и новым бургомистром стал Морозов. Но уже через месяц случилось ЧП — мэра Морозова убил испанский солдат.

История была такая. Сотрудникам управы-мэрии немцы от щедрот своих выдавали молоко — по литру в день на человека. Вот уж точно — за вредность. Испанские легионеры из «Голубой дивизии» повадились в хлебное, а точнее, молочное местечко. Молока на всех не хватало, и как-то утром нетрезвый Морозов «по молочному вопросу» с испанцами разругался, а одного даже спустил с лестницы. Тот достал пистолет и двумя выстрелами эффективно разрешил возникший конфликт военных с гражданской администрацией. Вот так, и в те времена профессия мэра — была в России не менее опасной, чем профессия шахтера.

Образовалась вакансия. Третьим бургомистром стал человек с удивительным именем Дионисий Джиованни — итальянец по происхождению, поселившийся в Новгороде еще при Столыпине. Ничего плохого новгородцы о нем не припомнят, продержался он в мэрском кресле до 1943 года, а потом бежал, ибо был заподозрен немцами в связях с партизанами.

Последним мэром Новгорода стал некто Иванов. Он получал зарплату в инвалюте — 68 дойчмарок и после войны, единственный из новгородских бургомистров, был осужден. Десять лет лагерей.

«В полдень 22 августа со стороны леса послышался шум автомашины. Вскоре на дороге показался немецкий грузовик, в кузове которого находилось около десятка человек. Машина въехала в деревню и остановилась. Из кабины вышли… два незнакомых нам офицера. За ними следовали пять автоматчиков в немецкой форме с красными нашивками на рукавах. Первым к нам подошел высокий, стройный, сероглазый блондин лет тридцати семи, в черном кожаном пальто, фуражке командира Красной Армии, на которой виднелась новая пятиконечная звездочка, и начищенных до блеска сапогах».

Так описывает бывший секретарь Минского подпольного обкома партии, командир партизанского соединения Р. Н. Мачульский первую встречу с В. В. Гиль-Родионовым [206] . Тем самым Родионовым, который командовал первой русской гитлеровской частью.

Подполковник Красной Армии Гиль был начальником штаба стрелковой дивизии, раненым попал в плен. В лагере военнопленных предложил немцам создать боевые дружины для борьбы с большевиками. Так появились первые русские военные части — прообраз будущей Русской освободительной армии. Они получили название «1-й русской национальной бригады». Самого Гиля немцы переименовали в Родионова. Зачем? Он и сам не знал — зачем. Наверное, подобрали более русскую фамилию. А может, «Гиль» казалось им слишком похожим на «Хайль!»