Дрожащая серо-зелёная протоплазма, она уже по пути к твоему благородному языку, — с совершенно новой, писклявой и испуганной интонацией произнёс внутренний голос. — И тебе не стыдно?

— Конечно, тебе не повезло, — участливо сказал Эрлинг. — отец ушёл как раз тогда, когда мы начали приближаться к сердцевине твоих проблем. Может быть, в довершение сеанса поговорим немного о скорби, прежде чем двигаться дальше… У нас есть ещё несколько минут.

С кренделями можно делать что угодно, мысленно ускользнул Иоаким от темы, поскольку никакую скорбь сейчас он просто не мог себе позволить. А крендели… Можно, к примеру, засунуть полумягкий член в одну из этих пустот, а другие пусть объедают самые вкусные участки. Можно также надеть несколько крендельков на солёную палочку, и они будут работать как сухой и солёный буфер между двумя половыми органами. Можно предоставить солёным кренделям исследовать женские отверстия и полости… Эти изделия настолько прочны, что годятся почти на всё.

— Мои проблемы не в том, что папа умер.

— А в чём же, Иоаким?

— В каком порядке? По мере уменьшения или по мере нарастания?

— В каком хочешь, Иоаким.

— Женщина, которую я люблю, ушла от меня к русскому борцу и не отвечает на мои мейлы. Это раз: меня бросили. Второй пункт: я собираюсь за ней следить. Начну сегодня же. Меньше чем через час, как только отсюда выйду. Пункт третий: моё финансовое положение чуть лучше, чем весной, но в перспективе не выдерживает никакой критики. Пункт четвёртый: в моём летнем доме происходит что-то весьма сомнительное с моральной точки зрения. Пункт пятый: моя сестра собирается туда приехать…

Он продолжал механически перечислять запутанный список неудач последних месяцев, в то время как его истинное «я» не могло оторваться от утреннего стыдного происшествия, о котором въедливо напоминал ему внутренний голос. Определённо, если быть честным (вообще-то честность не являлась его сильной стороной) — это происшествие должно было бы занять первое место в горестном списке, а вслед за ним сразу следовал бы взлом электронной почты Сесилии, совершённый им накануне вечером. Но он не стал бы об этом рассказывать своему психотерапевту даже под угрозой смерти. Забыв время и пространство, в девять утра он сидел на изрисованном сиденье в метро — и вдруг очнулся, почувствовав, что на него смотрят. Если бы он сам находился среди публики, особенно в то время, когда был студентом в институте кино, он дал бы следующую раскадровку: какой-то несчастный входит в метро в час пик, садится и впадает в постмодернистское забытьё… но быстро очухивается, потому что вокруг наступает полная тишина. Смена кадра: герой глазами пассажиров (маловыразительная китчевая музыка по восходящей секвенции, бросается в глаза эстетика Русса Майера [56] ). Аристократически выпрямленный указательный палец направляется в полуоткрытый влажный рот (крупный план рождает эротические ассоциации)… и тут несчастный внезапно осознаёт, чем занимается, — на пальце балансирует нечто трудноопределимое… что же это такое?.. Наезд, и теперь видят все: реальная порция носового содержимого по пути в жадную пасть… Стоп: — кричит кто-то (оператор? Бог?), а оскандалившийся герой выскакивает из вагона, благо поезд задержался на Уденплане из-за сбоя сигнализации.

Он вздрогнул и попытался не думать об этом, принудь воспоминание к ретираде… хуже всего было, что среди пассажиров затесалась одна из сотрудниц Сесилии, которая смотрела на него с нескрываемым отвращением.

Вот, значит, как низко он пал… и самое главное — перестал контролировать свои действия. И как долго это продолжается? А может быть, это не единственный случай? Может быть, он в подобном же трансе проделывал это не раз? В городе? В ресторане? На встрече с Андерсом Сервином?

Очень может быть, — пропищал внутренний голос. — Ничто мня не удивит… но ты ведь ещё и сын жулика.

— Наше время кончилось, — солидно констатировал Эрлинг Момсен и закрыл переплетённый в кожу блокнот, где содержалась вся история духовного падения Иоакима Кунцельманна. — Увидимся на следующей неделе… Я бы тебя попросил подумать, чем ты похож на своего отца.

Покуда Эрлинг провожал его к двери, Иоаким лихорадочно подыскивал слова, подходящие для сооружения ловушки интересующемуся искусством идиоту с хорошими деньгами. Ему, однако, мешало неотвязное чувство стыда, он никак не мог сосредоточиться и подобрать соответствующие фонемы, но произошло невероятное — Эрлинг Момсен его опередил. Может быть, это знак, что скоро всё повернётся к лучшему?

— Конечно же я знаю, кто такой Буше, — сказал психотерапевт. — Что, твой отец и в самом деле оставил работы Буше?

— Мелки по цветной бумаге. Чёрный аргилит, красный и белый натуральные мелки, зелёный фон. В отличном состоянии…

— Они же, должно быть, дико дороги?

Иоаким быстро прикинул, не стоит ли продать своему психотерапевту неизвестное масло Кройера или, скажем, итальянский ренессанс… Нет, Буше — самый безопасный ход.

— Если хочешь получить полную рыночную стоимость надо долго возиться, — сказал он. — Вопрос в том, стоит ли игра свеч. Можно, конечно, поискать покупателей за границей. Или обратиться в музей, у них есть закупочный бюджет на рококо. Аукционам в Стокгольме я не верю… Дорогой Эрлинг, я не ем собственные сопли. Если тебе это скажут, не верь.

— Разумеется! Но как ты думаешь… может частное лицо заполучить Буше? Небольшой рисунок, скажем….

Одна из проблем в его нескончаемом списке неурядиц — он должен Эрлингу деньги. Может быть, это можно использовать? Они уже разработали схему выплат долга, чтобы не отказываться от лечения, но тут как раз и содержалась наживка.

— Почему же нет? — сказал он. — Я же у тебя в долгу, так что ты идёшь вне конкурса. Только мне надо сначала поговорить с сестрой. Мы решаем вместе.