Чего? Какое кво? Какие многия хлопоты?… Что было, то и будет, то и есть. Все суета сует и всяческая суета. Не суетись, мастер. Пригрезилось тебе. Жаль, не дождались тебя. Ну, ничего, завтра зайдем. Или сегодня еще позвоним. Бывай, мастер, отдыхай.

Ломакин поставил чайник на плиту, тупо уставился в ожидании закипания. Четверть часа? Двадцать минут? Не дождался. Звонок спугнул. Телефонный или входной?

Телефонный. Продолжительный, настойчивый. Сними трубку, сни-ми труб-ку!

А пошли вы все! Ломакин занят, Ломакин следит за чайником – тот скоро, уже вот-вот должен начать пузырьки выпускать, главное, не прозевать, снять до паровозного пара, в момент выбулькивания рыбьего глаза, – иначе не чай получится, а веник. Довести до кипения, но не кипятить, так-то.

Телефон продолжал настаивать. Сни-ми труб-ку! А пошли вы все! Кто – все? Лишь петрыэлтеры и могут звонить в столь поздний час. Который, кстати, час? Ого! Без ерунды полночь. Все добропорядочные люди спят, так что завтра позвоните утречком. Телефон призывал: сни-ми труб-ку!

Пожалуй, все же – да. Возможно, партнеры установили ненавязчивое наблюдение за подъездом и окнами. О, пришел! В подъезд зашел, свет зажег. О, и в кухне свет зажег (если у них наблюдение и со стороны кухни, из дворика)! Вот ведь как! Явился, не запылился – а на звонки не реагирует. Если не подозрительно, то вызывающе. Ты чего это, мастер?! Сни-ми труб-ку! Сни-ми труб-ку! Ломакин вернулся в прихожую-зало, по пути телепатируя: за-ткнись, за-ткнись!

Сни-ми труб-ку, не желал заткнуться телефон. Он снял трубку.

– М-м-мда? – недовольно-сонно.

Мерджанян? Гурген Джамалович?

Это не петрыэлтеры. Голос глубокий, внушительный, с уточняющей интонацией. Уточняющий то, что голосу давно и доподлинно известно. А известно все. Потому уточняющий проверочно: соврешь – будешь тут же уличен. Смутно знакомый голос, Государственный – со времен Ефима Копеляна в такой манере общаются с простыми гражданами небезызвестные товарищи. И не только в кино.

– М-да- согласился он.

– По нашим сведениям, по имеющимся сведениям, вы – не Мерджанян Гурген Джамалович, – уличил копелянистый голос. – Оперативная информация позволяет нам с определенной точностью предположить, под именем Мерджаняна Гургена Джамаловича скрывается некто Ломакин Виктор Алескерович. Возражения?… Попробуй возрази! Ломакин, надо сказать, растерялся и почти запаниковал. Пришла беда, откуда не ждали! Беда ли? Само собой, беда! Неужто у Слоя- Солоненко настолько длинные руки, что даже небезызвестные товарищи готовы подключиться по первому требованию? Пусть не требованию, пусть просьбе. Оперативная информация… Да, что оперативно, то оперативно! Всего сутки минули- и вот.

С кем я беседую? Алло! Плохо слышно! – соврал Ломакин, маскируя нахлынувший адреналин отнюдь не оторопью, а просто телефониями помехами.

Слышно хорошо, – уличил копелянистый голос. – У нас связь надежная. У аппарата капитан Кандыба, девятое управление КГБ. Слышите? Хорошо слышите?

– Какое еще девятое управление?! – риторически возмутился Ломакин, оттягивая секунду-другую.

– Мы обеспечиваем персональную безопасность высшего партийно-государственного руководства. В частности Мерджаняна Гургена Джамаловича. Можете не сомневаться, он под надежной защитой. Нашей защитой – голос выжидательно смолк.

Я не сомневаюсь… – Ломакин выжидательно смолк.

Трубка набрякла тяжелой паузой и – взорвалась довольным ржанием:

Витья! Гардаш! Эй! Испугался?! А-а?! Он испугался. Впору заорать шпрехшталмейстером: Выступа-а-ает! Ха-алодный! Пот!!. Как реакция на испуг. И действительно – выступает. Вот сволочи! Тот случай, когда готов лучшему другу вмазать по хлебалу со свирепостью, годной для худшего врага. Жаль, друг – за три тысячи километров. То есть, слава богу, друг – за три тысячи километров. Иначе вмазал бы. Объясняйся после…

Газанфар звонил из Баку. Все у них нормально. И у Газика, и у Гургена. Вот они сидят и жалеют, что Витьи с ними нет! Посидели бы втроем, как раньше. А то пусть Витья все бросает и прилетает – они встретят. Посидим! Хорошо сидим, Витья!

Оно и слышно, сволочи, оно и слышно!

Сволочи – это не со зла, это по дружбе, это отходняк после оторопи.

Пока они, Газик и Гурген, вырывали друг у друга трубку и вопили, как тут здорово (тут-в Баку, на Мясникова). Ломакин внутренне матерился, внешне отделываясь междометиями: ага! ну Ваале! во, блин!

Сообразить бы надобно сразу, излюбленный ведь прикол Газика с давних времен: принадлежность к сильным мира сего. Завидев издали каких-нибудь приятелей, фланирующих по улице Гуси Гаджиева, заскакивал в парадную дверь Ведомства, обменивался парочкой реплик с охраной, играя идиота (Я куда попал? А здесь разве не это… Ну, это… Ну, как его?… Тогда извини, гардаш!), и степенно выходил наружу в момент шествования мимо ранее запримеченных приятелей. О, салам! Салам, Газик, салам! Как дела? Да вот, работаем-работаем… Подпуская значительности полковничьего уровня, не иначе. До тех пор, пока не примелькался охране и та не выпнула его аккурат к ногам очередных шаркающих мимо знакомцев. Но Газик, хоть и упал в грязь лицом физически, тем не менее морально не упал в грязь лицом. Поднялся, отряхнулся и с горечью отставника-генерала произнес: Видали? Такая у нас работа! Одна ошибка, маленькая ошибка, и – видали?.