Шрифт:
Бедный Уилоби меж тем выжигал свое сердце ядовитой медной ярью ревности, и теперь оно походило на освещенную фонарем кладбищенского вора старую, ржавую кирасу, валяющуюся в луже, затянутой зеленой тиной. С чем еще сравнишь несчастного? В груди его тяжко ныла образовавшаяся пустота; чувство жжения и усталости от вековечной гибельной борьбы, глубокая вмятина — на месте, где «звезда спалила душу». И как же саднила эта рана! Жертва рокового сражения и одновременно пример того, чем кончаются подобные сражения, он выдохся совсем и впал в состояние вялой агонии.
Даже безграничная ненависть не в состоянии избавить от боли. Он это познал. Точно так же обстояло и с презрением: он и это чувство исчерпал до дна. Подобно телу утопленника, которое отказывается тонуть, на поверхность его сознания вновь и вновь всплывала мысль о Клариной молодости, о ее цветущем здоровье. Благородное намерение — передать свои угодья, богатства и имя надежному потомству — укрепляло сэра Уилоби в его презрении и ненависти к натуре настолько низменной и ничтожной по сравнению с его собственной, но оно же роковым образом привязывало его к ней, как к воплощению здоровья. Совет старейшин, чьим потомком он являлся, предписывал ему сделать эту женщину своей женой. И, чуя их благословение, он к ней посватался. Что и говорить — в здоровье ей не откажешь! Да и сам он в этом ей не уступал. Казалось, в их лице скрестились в поединке две породы — те самые две породы, которым следовало бы слиться в одну, дабы придать прочность его древнему дому. Это благодаря ей, Кларе, он впервые почувствовал свою уязвимость.
Нет, он не мог ее простить. И хоть он горел желанием стиснуть ее в своих объятиях, соображения стратегии предписывали ему держаться с прежней холодностью, дабы Клара вкусила всю горечь его неудовольствия.
— Вы сегодня катались? — спросил он учтиво, подойдя к ней, когда все собрались на газоне перед домом.
— Я? Да, — ответила Клара.
— Надеюсь, вы довольны прогулкой?
— О да, очень.
Оно и видно было. Бесстыдница, хоть бы покраснела! Сэр Уилоби с подчеркнутым участием обратился к Летиции, спросив, отчего у нее такие грустные глаза.
— Должно быть, от врожденной меланхолии, — сказала она.
— Я полагаю, что можно найти средство от всех недугов, кроме тех, от которых мы страдаем по чужой вине, — вполголоса проговорил он.
Летиция ничего не возразила.
Де Крею хотелось уверить себя, что Уилоби так же равнодушен к мисс Мидлтон, как та равнодушна к Уилоби; глядя на обрученных, он утвердился в своем убеждении и принялся рассказывать о прогулке, с восхищением отзываясь об искусстве верховой езды, проявленном его спутницей.
— Вам бы следовало сколотить труппу странствующих циркачей, — отозвался Уилоби.
— Отличная мысль! Вот, мисс Мидлтон, еще один способ провести нашу экспедицию, — подхватил де Крей. — А мне в этом цирке, видно, выпадет роль клоуна? Ну что ж, не возражаю. Надо только заглянуть в какой-нибудь сборник острот.
— Вам это ни к чему, — сказал Уилоби.
— Вы боитесь, как бы я не испортил свою роль? Видите ли, ни один дилетант не в состоянии поддерживать клоунаду в течение целого месяца — а мы говорили именно о таком сроке. Он в первый же день исчерпает свои ресурсы, и самый тупой профессионал с размалеванной физиономией и хохолком на макушке заткнет его за пояс.
— О какой такой «нашей экспедиции» идет речь, позвольте спросить?
Де Крей сердцем понял, что следует избавить мисс Мидлтон от лишнего намека на медовый месяц.
— Так, игра, средство от скуки.
— Так, — сказал Уилоби, — игра на месяц, говорите?
— Ах, если бы ее можно было продлить на годы!
— Ну вот, Гораций, я вижу, вы уже начинаете меня морочить, как завзятый клоун. Извините, но я туп.
С этими словами Уилоби поклонился доктору Мидлтону и, оторвав его от Вернона, взял его по-сыновнему под руку и отвел в сторонку.
Клара посмотрела им вслед. Де Крей перехватил ее взгляд, и необходимость для успокоения совести прибегнуть к казуистике отпала сама собой: в этом взгляде было довольно пороху, чтобы заставить боевого коня вздрогнуть и захрапеть в ожидании призывной трубы.
Глава двадцать четвертая,
Сторонний наблюдатель надвигающихся событий, ожидающий развязки какой-либо жизненной ситуации или решительного шага одной из центральных фигур, подобен тому, кто вслед за жнецом подбирает оставшиеся на поле колосья. Увлеченный стремлением — корыстным или бескорыстным, в данном случае это все равно — собрать их как можно больше, он сосредоточивает внимание на каждом колоске. Между тем наблюдателю следует помнить, что не все, попадающееся ему на пути, заслуживает коллекционирования и что ценность всякого нового наблюдения можно определить, лишь сопоставив его с теми фактами, которыми он уже располагает. Точность наблюдения к тому же не есть гарантия верности суждения. Но наблюдатели этого не понимают, они спешат собрать свои колоски и, вместо того чтобы кропотливо рассортировать всю коллекцию, торопятся со своими заключениями.
И мисс Дейл и Вернон Уитфорд, оба, занимались подсчетом интонаций, взглядов и собирали обрывки разговоров. Добросовестность наблюдателей не подлежала сомнению, поскольку Летиция была и в самом деле лицом незаинтересованным, а Вернон искренне почитал себя таковым. И уж конечно, ни тот, ни другая не подозревали, что все эти эпизоды и пассажи, за которыми они следят с таким пристальным вниманием, имеют непосредственное отношение к их собственной судьбе. Они были всего лишь старательными наблюдателями, прилежно подбирающими колоски. Летиция полагала, что Вернон имеет влияние на Клару; в свое время Вернон и сам так думал, но теперь решил, что то была пустая, самонадеянная мечта. Оба сопоставляли внезапное доверие, которым их одарила Клара, со столь же внезапно сменившей его сдержанностью, как только на сцене появился полковник де Крей. Сэр Уилоби просил Летицию уделять мисс Мидлтон как можно больше времени — признак того, что и он был настороже. Казалось, еще одна Констанция Дарэм бьет крылами, пробуя их силу перед отлетом.