— Конечно, здесь есть смягчающие обстоятельства, — сказал Вернон.

— Но вас они не смягчают, — робко возразила Клара.

— Послушайте, мисс Мидлтон, у вас мужской ум. Неужели здравый смысл вам не подсказывает, что, обратившись в бегство, вы потеряете уважение общества? Еще три дня, и вы будете в состоянии организованно отступить под прикрытием отца.

— Но он не желает меня слушать! Я не понимаю его: Уилоби его околдовал.

— Поручите это мне: я его заставлю вас выслушать!

— И вернуться? Ни за что! Нет, в Лондон, в Лондон! К тому же этот обед у миссис Маунтстюарт! Я ничего против нее не имею, но предпочитаю ее избегать. Она боготворит Уилоби… И потом — что я ей скажу? Я смотрю на нее с мольбой, она это видит, но мои старания скрыть боль, которую я чувствую, производят на нее комическое впечатление, и вот я — «плутовка», и она заговаривает со мной о том, что, по ее мнению, должно интересовать меня больше всего на свете. Нет, я должна избежать встречи с ней! При одной мысли о миссис Маунтстюарт я чувствую, что у меня нет выбора. Она умна. Она способна засыпать меня эпиграммами, так что на мне живого места не останется!

— Ну, уж тут вы ей не уступите!

— Ах да, она говорила, что вы находите меня остроумной. Не могу сказать, чтобы я ощущала в себе этот дар. Мы с ней именуем это вашим заблуждением. Миссис Маунтстюарт угодно считать меня красивой. Это — ее заблуждение.

— Ни то, ни другое не заблуждение: вы и красивы и остроумны, а свет еще прибавит, что у вас взбалмошный характер; вас обвинят в том, что вы не дорожите своей репутацией, и вашим друзьям придется согласиться с таким приговором. Впрочем, из этой истории вы так или иначе выпутаетесь.

— Затем лишь, чтобы впутаться в другую?

— Трудно сказать — пока мы не увидим, как вы разделаетесь с первой. Больше мне, собственно, нечего прибавить. Я люблю вашего отца. Его дидактический тон и педантство — всего лишь маска, в которую он рядится, — но вы-то уж должны бы его знать и не пугаться этой маски. Если бы вы посидели с ним часок за латынью, а затем, взяв его за руку, сказали, что не в силах с ним расстаться, — только не вздумайте плакать! — он бы тотчас отозвался. Вам бы пришлось потерпеть еще два-три дня — томительных, не спорю, — и все же, на мой взгляд, это лучше, чем такое бегство. Впрочем, я не умею уговаривать. Я не владею языком гостиных. Я могу лишь взывать к человеческому разуму.

— Что для меня весьма лестно. Терпеть не могу этот язык гостиных.

— И напрасно. Это — великий дар, и я хотел бы им обладать. Тогда, быть может, мне удалось бы не только польстить вашему самолюбию, но и убедить вас.

— Вам не кажется, мистер Уитфорд, что экспресс опаздывает?

— Он уже прошел.

— Так пойдемте же на станцию!

— Вряд ли вы захотите встретиться с миссис Маунтстюарт. Видите: к вокзалу подъехал экипаж — это ее карета.

Клара выглянула в окно и сказала упавшим голосом:

— Придется рискнуть!

— В таком случае, мисс Мидлтон, нам лучше расстаться здесь.

Она подала ему руку.

— Но зачем сюда приехала миссис Маунтстюарт?

— Должно быть, встречает кого-нибудь из гостей, прибывающих к ней на обед. Вашему отцу посулили профессора Круклина; возможно, это он и едет из Лондона.

— Вернуться в Большой дом?! — воскликнула Клара, — Невозможно! У меня больше нет никаких сил. Добро бы, у меня была хоть какая-то поддержка! Или если бы я чувствовала, что иду наперекор собственной совести, сознавала бы за собой какую-нибудь вину… быть может, я выдержала бы… Но я запуталась в паутине. Что бы я ни сделала, я окажусь виновата. Вот только мысль, что я гублю Кросджея, не щажу отца… Прощайте, мистер Уитфорд! Я не забуду вашей доброты, но вернуться не могу.

Вернон сделал еще одну попытку поколебать Кларину решимость:

— А может, все-таки вернетесь?

— Нет!

— Если миссис Маунтстюарт вас заметит, вам придется вернуться. Я постараюсь ее увезти. Если же вы попадетесь ей на глаза, придумайте наспех какую-нибудь историю и попроситесь к ней в карету. Это я вам говорю категорически. Тут уж не может быть двух мнений.

— Не нахожу, — сказала Клара.

Вернон поспешно поклонился ей и вышел. После столь своеобразного заявления, что она была бы способна почерпнуть силы в тайном сознании своей вины, он уже не знал, которое из двух зол считать за меньшее — ее побег из Большого дома или пребывание в нем? А когда она с таким искренним недоумением старалась разгадать мотивы, побудившие его отправиться за ней вдогонку, — а мотивы эти не были ясны и ему самому, — он со стыдом вспомнил свои подозрения. Впрочем, — и это была единственная утешительная мысль, — ему, быть может, удалось спасти ее от насморка. К тому же он держал себя, как человек чести, и не извлек ни малейшей личной выгоды из ситуации, в которой очутился, — ах, он и сам поражался собственной холодности! Но такова уж роль человека строгих правил, и, если он не хочет показаться самому себе смешным, ему лучше не задумываться ни о чем, покуда не упадет занавес.

Заняв наблюдательный пост у окна, Клара смотрела, как Вернон переходит улицу и направляется к экипажу миссис Маунтстюарт-Дженкинсон; он, казалось, существовал лишь в двух измерениях — так сжал он плечи, так высоко поднял ворот пальто. От всей его фигуры так и веяло «бедным Томом»{43}. Глядя на него, Кларе самой стало холодно, и она поежилась.

Затем она увидела, как он прошел в здание вокзала. Зазвонил станционный колокол. Неужели это ее поезд? Он одобряет ее отъезд, иначе зачем бы он — в противовес всем своим словам — стал ей помогать? Впрочем, сегодня он казался сотканным из противоречий — совсем как женщина в представлении мужчин! Подошел поезд. Клара вздрогнула: никто ей не подал сигнала, — неужели Вернон ее обманул?