— Увы тем, кто на бедность осужден, — закрывая глаза и видя, как будто впервые, слова, возникающие на рукописи перед ним, — и нищетой к угрюмости прикован…

Именно эти строки цитировал Симингтон сыну Дугласу, когда тот позвонил и пожаловался, что его не приглашают в отцовский дом, но Дуглас их не понял, это не было ему дано.

— Никто из вас, мальчиков, никогда не понимал меня, — сказал Симингтон.

— Я не понимаю этого стихотворения, — сказал Дуглас, — как, впрочем, и того, почему не имеющие ни малейшего значения слова Брэнуэлла Бронте волнуют тебя больше, чем твои близкие.

— Не имеющие значения! — воскликнул Симингтон. — Ты еще увидишь, как много они значат, только подожди…

С тех пор Дуглас не давал о себе знать, другие сыновья тоже хранили молчание: пилот Колин летал по миру на своем самолете, Алан обретался в Уилтшире, Джим фермерствовал в Норфолке, а Дональд забрался аж в Новую Зеландию, — ни у кого из них не оставалось времени на отца… Так на что там жаловался Дуглас, этот вечный нытик? Ладно, хватит о них, говорил себе Симингтон, ему надо делать свою работу, он буквально завален работой, отвечая на бесконечные письма Дафны, которая, видно, полагает, что ему нечем больше заняться, кроме как ее вопросами о Брэнуэлле.

Ощущение, что с ним поступают несправедливо, крепло: с какой стати она решила, думал Симингтон, что он станет выполнять ее распоряжения только потому, что она знаменитая романистка, а тут вдобавок настоятельная потребность в деньгах, побудившая его продать Дафне еще одно стихотворение Брэнуэлла «На картину Ландсира» [33] в надежде, что она поймет намек, скрытый в начальных строках:

Симингтону и в самом деле, когда он перечитывал эту рукопись, прежде чем запечатать ее в конверт — гроб из коричневой бумаги, — и думал о Дафне, пришла вдруг в голову мрачная мысль, что в нем есть нечто общее с предметом стихотворения Брэнуэлла и послужившей источником его вдохновения картиной Ландсира «Собака, стоящая в сумерках на страже над могилой своего хозяина». Пусть Дафна слишком знаменита и величественна, чтобы испытывать подлинную привязанность к Брэнуэллу, он-то, Симингтон, всегда оставался тем, кто глубоко скорбел по нем, оплакивал его. Но вряд ли ему удастся помешать Дафне раскапывать кости Брэнуэлла (а именно это она, по-видимому, намеревается делать), корпеть над его рукописями в Британском музее и требовать новых от Симингтона.

Что касается манускриптов, позаимствованных им недавно из музея Бронте, он решил показать ей восемь страничек одного из них — записной книжки, относящейся к тому времени, когда Брэнуэлл служил клерком на железнодорожной станции «Луддендон-Фут». Впрочем, Симингтон не позволит Дафне изучать оригинал, а лишь факсимильное воспроизведение этой записной книжки, сделанное одной местной фирмой, выполнявшей для него подобную работу и раньше. То была странная смесь заметок о железнодорожных событиях, поэтических фрагментов и набросков. Симингтон готов предоставить Дафне репродукции этих зарисовок, но оригинал записной книжки будет держать у себя как можно дольше. Интересно провести сравнение с почерком Эмили в ее тетради стихов — для этого он должен вновь разыскать эту тетрадь, похороненную где-то среди его коробок и папок. Не надо беспокоиться, успокаивал он себя, она, конечно же, в целости и сохранности, пока он, как всегда, храня молчание, бдит над ней, словно верный пес с картины Ландсира.

Ньюлей-Гроув,

Хорсфорт,

Лидс.

Телефон: 2615 Хорсфорт

31 августа 1959

Уважаемая миссис Дюморье!

Всего несколько строк, чтобы известить Вас: конфликт печатников наконец-то улажен, и я прилагаю к письму факсимильные копии восьми страниц с зарисовками из луддендонской записной книжки Брэнуэлла, — возможно, они окажутся Вам полезными.

Вкладываю также оригиналы рукописей с тремя стихотворениями Брэнуэлла, которые, как мне хочется надеяться, позволят Вам намного опередить в гонке мисс Герин! Они принадлежат к моей частной коллекции и, как Вы понимаете, совершенно бесценны, но я надеюсь, что Вы согласитесь со мной: 100 фунтов — разумная цена за них. Уверен, они принесут Вам несомненную пользу.

Искренне Ваш,

Хэмпстед, июнь

С того дня в Хоуорте с Рейчел я грезила о столь же смелых эскападах — ну, скажем, перелезть через высокую кирпичную стену Кэннон-Холла и исследовать сад, который я могла видеть из чердачного окна своего дома, а может быть, проникнуть внутрь самого особняка. Или, добравшись поездом до Корнуолла, вторгнуться в Менабилли, как это делала Дафна в юности, когда дом был еще пустынным, заброшенным, заросшим плющом. Ведь это единственный способ увидеть места, где она когда-то жила, — оба дома закрыты для публики, недоступны для внешнего мира, что только добавляло им таинственности и усиливало мое страстное желание узнать секреты, спрятанные за их стенами.

Я умудрилась зайти настолько далеко, что принялась сочинять письма нынешним обитателям обоих домов, объясняя им: я аспирантка, занимаюсь исследованием творчества Дюморье и мечтаю посетить места, где она писала свои романы. Однако владелец Кэннон-Холла мне не ответил, а хозяин Менабилли вежливо сообщил, что он и его семья живут тихо и не желают, чтобы их беспокоили. Я была не слишком удивлена: кому, в самом деле, нужны легионы фанатов Дюморье, которые бродили бы вокруг и совали свои носы во все шкафы, надеясь обнаружить там скелет?