К несчастью, мне, похоже, вновь придется отложить нашу встречу. Старая беда — нездоровье мужа — не позволяет мне надолго посвятить свое время созидательной работе. Когда он болен, ему необходимо мое постоянное присутствие, поэтому давно задуманный визит в Йоркшир кажется, как никогда, далеким. Это приводит меня в такое уныние, что не передать словами. Чувствую себя примерно так же, как Шарлотта Бронте, когда она ухаживала за своим отцом, выздоравливавшим после глазной операции, и не могла продолжать работу над «Городком».

Тем не менее я не отказываюсь от соперничества с мисс Г. и поэтому прилагаю к письму перечень вопросов, на которые, как я надеюсь, Вы сможете найти ответ или в имеющихся у Вас архивах, или после следующего визита в Хоуорт и посещения коллекции Бротертона. Прошу извинить за этот длинный список, который, боюсь, вызовет у Вас головную боль, но я, конечно же, компенсирую Вам расходы и затраченное время.

Я все-таки очень надеюсь встретиться с Вами, когда представится такая возможность, вопреки всем задержкам, и наконец лично поговорить о Брэнуэлле, Бронте и прочих интересных д\я нас обоих предметах!

Искренне Ваша,

Ньюлей-Гроув, сентябрь 1959

Очередной конверт был доставлен утренней почтой мистеру Симингтону с уже знакомым почтовым штемпелем Пара, что в Корнуолле, и его адресом, написанным тонким неразборчивым почерком Дафны. Кроме письма и чека на крупную сумму, в конверт были вложены две странички плотного машинописного текста с перечнем вопросов — он уже видел, что их было множество, по вопросительным знакам в конце строчек, порой пробивавшим бумагу, словно то было особое условное обозначение, призванное подчеркнуть повышенную срочность. Сердце Симингтона упало в предчувствии еще более невыполнимых пожеланий Дафны, единственное, что его утешало немного, — примирительные реплики с извинениями по поводу в очередной раз отложенной поездки к нему в Йоркшир.

Симингтона раздирали противоречивые чувства — разочарование, что он до сих пор не встретился с Дафной, и облегчение. Он с удовольствием представил себе, как сопровождает ее к дому-музею Бронте, мимо толпы восхищенных зевак, — ведь именно его избрала своим гидом, научным консультантом знаменитая леди-романистка. Он благосклонно признает мистера Митчелла, смотрителя музея и своего друга, но величаво прошествует мимо всех остальных, этих зазнавшихся хлопотунов из Общества Бронте, столь долго избегавших его. Не меньшее удовлетворение ему доставит посещение коллекции Бротертона в университете Лидса рука об руку с Дафной. Игнорируя нынешнего библиотекаря, он отведет ее в большой восьмиугольный офис, который занимал, будучи хранителем этого фонда, объяснит ей, что его работа заключалась именно в собирании коллекции Бротертона, покажет главные сокровища — подлинники рукописей Бронте, драгоценности, венчающие библиотеку.

Но порой, особенно часто во сне, эти триумфальные сцены оборачивались кошмарами: его унижали в присутствии Дафны, не пускали, глумясь, в пасторский дом и библиотеку Бротертона. В одном из самых ярких таких кошмаров, разбудивших его перед рассветом нынешним утром, присутствовал и муж Дафны, генерал-лейтенант сэр Фредерик Браунинг в полном военном облачении, который внезапно набросился на Симингтона, бранил, называя позором общества.

— Ты не только вор и негодяй, — поносил его генерал, размахивая темно-желтой папкой для бумаг, — но вдобавок и трус. Здесь твой воинский послужной список, и он ясно говорит: ты был настолько малодушен, что не служил своей стране в годы Великой войны [35] .

— Но у меня было плохое зрение, сэр, — запинаясь, пробормотал во сне Симингтон, охваченный лихорадочной паникой.

— Звучит правдоподобно, — сказал муж Дафны. — И после этого ты называешь себя мужчиной? Ты не слепая мышь, а маленькая желтоглазая крыса.

Генерал говорил, а Симингтон чувствовал, что сжимается, уменьшается в размере, а все окружающее растет буквально на глазах, в то время как он обращается в фикцию, пустое место. И он сжимался и сжимался, голос его стал неразличим, но он все пытался объясниться, даже ощущая, как слова съеживаются у него во рту, превращаясь в ничто.

— Мое зрение испортилось от библиотечной работы, — с трудом шептал он. — Меня назначили ассистентом в университетскую библиотеку в Лидсе в тысяча девятьсот десятом году, когда мне было двадцать два… вы увидите это в моем деле, сэр, если потрудитесь взглянуть…

Но муж Дафны просто его проигнорировал, отвернувшись с презрением.

Может быть, поэтому новости из последнего письма Дафны о нездоровье Браунинга почти успокоили Симингтона: перечитывая их, он испытал странную радость, понимая, впрочем, что это чувство постыдно, и поэтому стараясь подавить его. Он обратил внимание, что письмо Дафны датировано 24 сентября — то была годовщина смерти Брэнуэлла сто одиннадцать лет назад, но она не упомянула об этом совпадении, возможно, оно прошло незамеченным, заслонилось тревогой о здоровье мужа. И Симингтон ощутил боль за Брэнуэлла, сочувствие к нему — ведь о дне его смерти забывает даже его предполагаемый биограф, — а также обиду за себя: столь многое в его жизни осталось неведомым миру.

Он пытался представить себе, как разговаривает с Дафной, рассказывает ей более подробно не о жизни Брэнуэлла, а о собственном прошлом, обо всех важных событиях, которые он до сих пор скрывал, о своих потаенных эмоциях, не менее сильных, чем чувства в романах Бронте, столь же страстных, как те, что бушуют в романах Дафны. Он рассказал бы ей о своей свадьбе с Элси в 1915 году в церкви поклингтонского прихода — «брачном союзе мяса и книг», как без лишних околичностей говорила его мать, намекая на то обстоятельство, что отец Элси мистер Флауэр был местным мясником. Кто-то бросил в него вместе с конфетти горсть белых перьев, когда он выходил из церкви. А может быть, то была простая случайность: перья спустились с небес или их унес из птичьего гнезда в тот октябрьский свадебный день внезапный порыв осеннего ветра? А потом, через двенадцать лет, всего через пару дней после годовщины их свадьбы, Элси внезапно умерла, терзаемая сильной болью. «Прободение желчного пузыря», — констатировал доктор, но было слишком поздно, ничего уже нельзя было сделать, и состоялась еще одна церковная служба, но на этот раз в другой церкви — тогда они уже жили в Ньюлей-Гроув в этом доме, именно здесь она умерла и отсюда ее увезли в гробу, а когда Симингтон шел вслед за ним, перед его глазами пролетело птичье перо — не белое, а бледно-серое, как небо, как глаза Элси Флауэр.