— А разве это не всё равно?

— На пергаменте может быть, а на деле нет! Ест мы, бояре, сидим себе спокойно в усадьбах, а шляхтичи снова попирают ногами ту самую землю, которой причинили уже столько зла. На нашей испокон веку земле нет места шляхте, разве что для их могил!..

Грозно нахмурились брови воеводы, а прелестная шляхтенка умолкла. Улыбка исчезла, и она прикусила губки жемчужными зубами.

— Я не ждал, — продолжал Юрша, — что мой друг продал душу женщине. Рыцарская честь не позволяет мне бросить вас в темницу или отослать на поругание мужицким ватагам, которые наводнили весь край и чинят суд и расправу над врагами нашей веры. Потому оставайтесь тут на свободе…

— Как раз об этом я и хотела с вами, досточтимый гоевода, поговорить.

Юрша провёл рукой по лбу, словно отгонял назойливую мысль.

— Говорите, пани! — промолвил он тихо.

— Вы утверждаете, будто я на свободе. А стража тем временем не выпускает меня в город. Ведь вы знаете, что, кроме Марии, у меня нет слуг и потому приходится за каждой мелочью ходить в город самой.

Воевода насмешливо посмотрел Офке в глаза.

— Твоё имя, пани, означает премудрость — София, Однако не следует думать, что она переселилась в твою красивую голову целиком, так что другим не осталось ничего. Мы живём на Волыни, а на Волынь даже ваши земляки не посмеют посягнуть. Не достанется она им независимо от того, будут ли в городах услужливые купцы и прелестницы, которые тайком передают вести и письма да подкупают золотом или сводят с ума особо опасных своих врагов.

Нежное личико Офки покраснело, как маков цвет,

— Как это? На что вы намекаете, воевода? Как вы смеете?.. — И тут же умолкла. Властное движение руки: боярина остановило её.

— Это я должен вас об этом спросить! — промолвил он спокойно. — Но я не допытываюсь: щажу вашу молодость и выполняю свой рыцарский долг. Не спрашиваю, но ставлю у ворот замка стражу, которая не пропускает женщин к купцам, а купцов к женщинам. Вот так-то.

— И это всё, что вы можете мне сказать? — спросила красавица.

— Да!

С минуту Офка безмолвно сидела на лавке, потом губы у неё заметно задрожали. И, закрыв лицо руками, она вдруг расплакалась, как ребёнок.

— Ах, я несчастная! — запричитала Офкл. — Куда ты, Грицуню, подевался, покинул тут меня порогам на поругание. Бедная я, несчастная, осталась одна-одинёшенька, как былиночка в поле, без отца, без матери, да ещё в темнице… Он, боже!

— Поплачьте, панн, поплачьте, слёзы облегчат вам душу, а мне служат доказательством, что я не ошибся, — заметил спокойно Юрша.

Старостиха в тот же миг успокоилась.

— Как мне вас понимать?

— Известно как. Слёзы женщины — последнее её оружие и очень опасное для тех, против кого направлено. Не могут устоять против него ни отец, ни муж, ни любовник. Видать, никакие способы уже не действуют, коли берёшься за лебединую песню. Но запомни! Я тебе не отец, не муж и не любовник. Я рука и голова князя на Волыни…

— Ох, если бы он был здесь! — воскликнула молодая женщина. — Наверно, отпустил бы меня в город за покупками. Но это моя вина! — заметила она после небольшой паузы. — Я должна была сразу же взять в толк, что лучше иметь дело с паном, чем с его холопом.

Сказав это, она поднялась и направилась к двери. Юрша побелел от обиды как полотно, но не проронил ни слова. Андрийко же, готовый поначалу кинуться перед Офкой на колени и, жертвуя жизнью, служить ей, услыхав её последние слова, замер, точно прикованный, на месте. Он понял, что пани Офка посылала из Луцка сведения шляхте, которая задумала лишить независимости Литву, а в случае неудачи, оторвать от неё хотя бы Подолию и Волынь и привести их жителей к вечному рабству и потере своей народности.

Какое-то время Юрша сидел молча, опустив голову на руки. Потом встал и ласково посмотрел на племянника.

— Видишь, Андрийко, какую штучку прислал мне сюда Кердеевич. Не только обесславил свой род и самого себя, но ещё хочет отравить зловонным дыханием и этот последний источник чистой воды, эту опору князя и народа.

— Но ведь она красива, дядя, красива, как… как…

— Как дьявол, который искушает угодника божьего. Её красота, сынок, поражает, но приглядись к ней ближе, и ты увидишь, что эта вишня полна отравы, что под шёлковыми ангельскими кудрями растут рожки дьявола.

Со страхом смотрел на воеводу юноша; не привыкший к размышлениям, он никак не мог согласовать то, что слышал, с тем, что видел.

Однако Михайло Юрша не дал ему долго раздумывать.

— Пойдём на майдан, — сказал он. — Нынче надо разослать людей по сёлам и сделать смотр имеющимся силам.

Андрий охотно последовал за дядей.

Луцкий замок стоял на высоком берегу Стыря, и приступить к нему можно было только с одной стороны. Замок окружали высокие стены с заборолами, крытыми ходами и вежами. Виднелись палаты князя, где и жил сейчас Юрша. Покои княгини, расположенные справа от большой стены, занимал каштелян Заремба, но он уехал в Серадз, и в них поселилась с Мариной его дочь, пани Офка, где сейчас и пребывала под неусыпным наблюдением четырёх ратников-татар. Юрша привёз их с украинского пограничья и даровал свободу. Живя на приволье, татары привязались к воеводе телом и душой, вот почему он и поручил им сторожить жену Кердеевича. В верхней части крепости стоял ещё кирпичный арсенал, а рядом «столп», то есть сложенная из огромных каменных глыб старинная вежа. Тут была самая древняя и наиболее обеспеченная от нападения часть крепости — детинец. Вход в вежу находился на две сажени над землёй, и, чтобы в неё попасть, надо было сначала подняться по лестнице. В нижней её части были закрома с припасами и очень глубокий колодезь, вода которого стояла на одном уровне с рекой. Под вежей находились погреба, где хранили запасы мёда, вина и прочего, а под ними подземелья для самых опасных узников. Кухня расположилась в отдельном строении. В ней готовили еду для всех жителей замка. В восточной части площади стояла часовня, где священник ежедневно служил обедню для городовой рати. Когда князь останавливался в крепости, то богослужение капеллан проводил в его покоях.