— Ты можешь, но я… в Польше… в шляхетском государстве…

— Значит, не хочешь, — бросил резко великий князь и вырвал булаву, впившуюся в стол, с такой силой, что полетели щепы.

Ягайло выдавил приятную улыбку, хотя ему было вовсе не до смеха.

— Хотеть-то я хочу, но не властен! — ответил он.

— А вы, ваше королевское величество, поступите так, подобно святому Акакию, которого упрекнули в прелюбодействе, — пробубнил Анзельмус. — Он поднял рясу, и все увидели, что у него нет возможности грешить. Напишите грамоту, которую требует великий князь, и он отпустит вас с дарами…

— Насильственное признание не имеет законной силы! — громогласно заявил епископ.

— Согласен. Однако нас и такое признание устраивает, — сказал Сигизмунд Кейстутович, — поскольку оно как для Свидригайла, так и для его наследника явится оправданием власти.

Молниеносный взгляд Збигнева встретился с чёрными зрачками Кейстутовича, но суровые черты лица князя не дрогнули. А Гольшанский многозначительно посмотрел на канцлера и пробубнил вполголоса:

— Чего нет, то может ещё быть.

В глазах Збигнева мелькнуло презрение. Казалось, его взгляд говорил: «Ах вы, шарлатаны, продажные души, ни один из вас не поживится мясом, которое по вкусу льву. Боритесь, убивайте друг друга, но господами останемся всё-таки мы. Ибо нас призвала церковь нести гибель всем язычникам и схизматикам!»

— Не прикрывай своей злой воли шляхтой! — говорил тем временем Свидригайло. — Откуда народ может управлять страной? Сила у нас, мы, кормчие, ведём чёлн, согласно своей воле. Так напишешь.

— Напишу, — ответил тихо Ягайло.

— Значит, ты всё-таки мне брат! — воскликнул Свидригайло, и его грозное лицо вдруг засияло от радости. Одна рука протянулась к королю, а другой он снял с шеи драгоценную цепь и протянул её архиепископу.

— Получай, поп, и не сердись! — крикнул он. — А если напишешь грамоту к панам Бучадским, то получишь и не такую!

Полные слёз глаза короля встретились с горящим, полным безграничной злобы и неумолимого упорства взглядом канцлера. А со стороны с холодной улыбкой приглядывался ко всему происходящему Сигизмунд. Патер Анзельмус простёр руки к небу над головами короля и великого князя и бубнил:

— Benedico vos [6] .

Тем временем князь Гольшанский, положив руку на плечо стоявшего у двери рыцаря, сказал:

— Танас, отправляйся с грамотой в Луцк к Юрше и расскажи ему обо всём, что видел.

— О, я видел! — ответил юноша в душевной муке, хмуря гневно свой лоб. — Я видел, но не рассвет свободы русских земель, а их сумерки, их сумерки!

Покуда в Вильно и Троках могучие владетели, князья и вельможи решали судьбу русских земель и пытались избежать хитростью и лукавством неминуемую кровавую войну, народ сам решил вопрос быстро и окончательно. По всему пограничью и даже на Перемышлинщине по ночам в небе полыхали зарева, а днём белый снежный покров чернел пятнами пожарищ. Густые, едкие дымы вздымались в свинцовое небо, а на земле лютовала народная война.

Надеясь на поддержку Свидригайла, русинская знать единодушно избрала его великим князем, а те из них, кто мечтал о восстановлении могущества древней Руси, подняли народ против шляхты и перевертней. И народ послушал их, потому что даже тот, кто не имел ясного представления о свободе, всё-таки знал, что при дедах не было ни панщины, ни поборов. А мужики хоть мало слышали о князьях Юрии, Владимире, Льве, Даниле, но отлично понимали, что означает «бей шляхту»!

Корона радела о том, чтобы вытеснить из Холмщины, Перемышлинщины, Ярославщины и других прочих западных русских земель православное боярство. Целое столетие применялись разные способы, начиная с меча, ножа, яда и кончая смешанными браками, чтобы ополячить господствующее сословие земель. Лишь кое-где в убогих волостях оставались обедневшие вотчины русского боярства, которое сохранило давнее право, но утратило значение и силу.

Восставший народ их не трогал; бояре обеднели и жили в непосредственной близости с ним. Когда разразилась буря, православное боярство осталось в стороне и не принимало участия ни в восстании, ни в его подавлении. Оно боялось, что, разгромив шляхту и перевертней, холопы возьмутся за них, а в случае поражения, вся тяжесть шляхетской мести обрушится на них.

А буря бушевала вовсю. И хотя шляхтичи были заранее предупреждены письмами из Луцка, далеко не все успели выбраться из пограничных земель. За панами тянулись обычно и дворовые: тиуны, полесовщики, вооружённые слуги, большей частью с семьями и роднёй. По местечкам и городам слонялось немало всякой сволочи, о которой никто не знал, не ведал, на что она живёт и чем занимается. Она-то и собиралась в разбойничьи ватаги и рыскала повсюду, наводняя окрестности, где появлялись войска Короны. За последние сто лет во всей своей неприглядной наготе выявился нрав шляхты, и потому не удивительно, что холопский мятеж сразу же начался с пролития крови, поголовных убийств и сплошных пожаров. Беспощадность, ненависть и неуважение ко всему, что связано со шляхтой, вспыхнули сразу и с таким ожесточением, что дрогнули и загорелись даже те. кто не был захвачен идеей независимости русского народа. Шляхта, не успевшая «сальвувати» [7] свои головы на западе, собиралась в замках или городах, где многочисленные немецкие, чешские и польские переселенцы, позванные ещё князем Витовтом и королём Ягайлой, служили порукой безопасности польским беглецам. Однако повстанцы захватывали и замки, и тогда ни одна душа не выходила живой из рук озлобленных селян. А по полям и лесам устраивались облавы на разбойников и воров, безнаказанно грабивших во время шляхетского господства бесправных православных бояр и мужиков. Теперь пришёл их черёд, и в лесной глуши либо на одиноких грушах среди полей и лугов появлялись необычные зимние фрукты — голые трупы казнённых панских приспешников-грабителей.

И вот в первых числах декабря с высот Перемышленского замка жители увидели на южной стороне чёрные дымы. Это случилось вскоре после того, как из Луцка разошлись посланцы Юрши. Они указали недовольным цель — оторвать от Польши исконные русские земли с православным населением, воссоздать древние княжества с прежними свободами и правами и прогнать за тридевять земель нахальных и чванных пришельцев. И тогда все, даже спокойные, рассудительные, до сей поры не принимавшие участия в бунтах люди взялись за оружие, а среди восставших толп вдруг появились вожаки. Если бы в то время боярство возглавило народ, а князь кликнул клич к борьбе, ничто бы не устояло перед разбушевавшейся стихией. Но князь молчал, а боярство держалось в стороне.