Кроме того, у Андрийки появилось и другое занятие.

Монах Ерофей, обычно писавший воеводе грамоты, возвращаясь вечером в сочельник из города домой, посколъзнулся на мосту и покалечил себе руки — правую сломал, а левую вывихнул. И хотя старый Савва и был опытным костоправом, осмотрев больного, он только покачал головой.

— Ты, брат, хоть и выздоровеешь, — сказал он, — но грамоты не напишешь, потому что не удержишь в руке ни чаши, ни пера.

А в ту пору приходилось посылать много писем и грамот, и воеводе доставило это немало хлопот. Грамотных людей, правда, было не так уже мало, на Руси каждый поп, дьяк, да и большинство бояр умели читать. Многие кое-как могли подписать своё имя или переписать из книги молитву. Но мало кто знал грамоту настолько, чтобы толково и ясно выразить в письменной форме свою мысль, или написать под диктовку, или хотя бы даже с образца. В том числе и сам Юрша, потому целых два дня он повсюду разыскивал писаря для своей канцелярии. В городе нашлись бы, конечно, грамотные чужестранцы, готовые послужить воеводе, но как можно было поверить им тайны. И вот недавно учившийся Андрийко взял в руку перо и после нескольких попыток написал вполне понятно и чётко письмо великому князю о восстании мужиков в Ратновской волости. Воевода остался доволен своим помощником. А новый писарь знакомился с многими людьми, с их делами, учился оценивать события, словом, созревал с каждым днём.

А Сташко, с тех пор как Андрийко стал писарем воеводы, всё чаще и чаще появлялся на ристалище и даже сам брался за копьё или лук. Лучник он был хороший, но сравниться с Андрийкой не мог. Однако паж не скупился на похвалы и рассказывал сопернику, как восторгается его силой и ловкостью старостиха, якобы не раз наблюдавшая за их поединками из окон своих покоев. Андрийко не обращал особого внимания на эти похвалы, но всё-таки они способствовали сближению юношей. Как-то Сташко попросил товарища научить его боевым приёмам, с тем что он научит его рыцарским обычаям и манерам. И с той поры они встречались каждый день.

На крещение готовилось большое веселье. После водосвятия воевода велел посыпать песком часть ристалища и вывести нескольких лошадей, чтобы молодые бояричи, разбежавшись, прыгали через них в полном вооружении с небольшого помоста — трамплина. Победителям присуждались награды — дорогой дамасский меч, нюренбергская нашейница с коваными украшениями, наплечники с львиными головами и драгоценная серебряная чара работы греческих мастеров. Кроме того, воевода пообещал ещё сотшо киевских стрел тому, кто лучше всех сумеет орудовать ручным арбалетом.

Воевода устроил игрища с целью привлечь волынских панов на сторону великого князя, как это ему уже удалось с галнцкими и холмскими мужиками. Свидригайла пока поддерживали только княжеские роды — Острожские, Сокольские, Курцевичи, Головцы, Мосальские, Буремские, Кроиотки, Велицкие, Ружинские. Люди низшего стану пошли в дружины князей, а паны, то есть разбогатевшие пожалованиями люди высшего стану, не пожелали объединиться с князьями, поскольку считали себя знатнее простых бояр, ни с боярами, поскольку те были служилыми, а богатые вельможи не считали себя таковыми. Однако Юрша понимал, что они безотказно откликнутся на зов воеводы великого князя и потому пригласил их в Луцк на рыцарские игрища. Поначалу Юрша думал устроить настоящий турнир, но время года было позднее. К тому же русское боярство неохотно проливало кровь ради забавы и косо смотрело на западные выдумки, свидетелями которых они часто были в Вильне и Троках. На крещение прибыли двое Загоровских, Семашко, старый Монтовт, потом Чапличи, Козинские, Гулевичи и, наконец, трое Бабинских и двое Кирдеев, последние, имея польские гербы, считали себя в какой-то степени выше прочих бояр. Заехал, услыхав случайно в Бресте о луцких игрищах, и молодой киевский боярин Горностай.

Перед воротами палат установили скамьи для гостей, городовая рать окружила майдан, оставив место для игрищ. Всем заправлял старый Савва, а присуждать награду взялся старый Монтовт. Женщин не было, боярским жёнам представлялось, что ехать к холостому воеводе неловко.

В прыжках, казалось, взял верх молодой Прокоп Бабинский. Одним махом перескочил он через трёх, поставленных в ряд, лошадей. Заиграли трубы в честь удальца, однако молодой Горностай и шляхтич Иван Кирдей, собравшись с силами, последовали примеру Прокопа. Тот рассердился, покраснел и велел привести четвёртого коня. Коня привели и поставили рядом со стоявшими. Прокоп прыгнул, но зацепился ногой за четвёртого и растянулся на песке. В толпе засмеялись, но старый Савва утихомирил весельчаков, заметив:

— Смеяться-то всяк горазд, а как до дела, так и хвост поджал, Смелый приступ не хуже победы!

Но вот среди бояричей появился Андрийко в отцовских доспехах и сгоряча, стрелой помчался к трамплину. Все уставились на нового соперника, не принимавшего до сих пор участия в играх. От лязга увесистых лат у зрителей звенело в ушах, а земля дрожала от тяжести закованного в броню бегущего великана. Вот он уже на досках помоста… Прыжок — и, как пуля из пищали, Андрийко пролетел над спинами четырёх коней и стал на ноги, зарывшись по щиколотки в песок. Все остолбенели, на мгновенье воцарилась тишина, потом грянула буря рукоплесканий. Старый Юрша улыбнулся себе в бороду.

— Юрша есть Юрша! — заметил он, наклонившись к старому Монтовту. Тот кивнул и, подняв руку, присудил первую награду Андрийке. Но юноша, поклонившись старику в пояс, громко, чтобы услышали гости, сказал:

— Спасибо тебе, достойный боярин, за честь, но я свой, мне никакой награды не положено. Её следует дать дядьке, что меня учил. А можно ли присудить награду самому себе?

Меч достался Прокопу, нашейница и наплечники — Горностаю, а чарка младшему Кирдею. Все остались довольны, но более всех радовался воевода поведению племянника, и, покуда молодёжь состязалась в метании ратища сквозь кольцо, он с гордостью рассказывал гостям о грамотности Андрия и о том, как с его помощью он переписывается с великим князем. Разговор зашёл о государственных делах, и Юрша, будто ненароком, завёл беседу о том, что волынские-де вельможи нисколько не радеют о благополучии своей земли.

— Что верно, то верно! — поддержал его Монтовт. — Речь идёт о спасении собственной шкуры, а нам и в голову не приходит, что беда уже не за горами. Поглядите только, достойные бояре, на Галицкую землю. Куда делось тамошнее гордое боярство? Кто не ополячился, пошёл или вскоре пойдёт с сумой.

С ним согласились Семашко и Загоровские. Бабинские молчали, а старший Кирдей внезапно спросил:

— А Кердеевич?

— Кердеевич? — Юрша вспыхнул. — Эх, пропащий человек. Отрёкся от всего святого. Он уже не наш. Неужто и кто-нибудь из нас кинет камнем в веру своих предков, в старые обычаи, во всё то, на чём мы выросли. Поэтому и держимся великого князя Свидригайла, а не то польская шляхта выживет отсюда всех, кто не ходит за плугом. Это голодная орда, и не только голодная, но и алчная и коварная, как никто в мире. Там, где идёт разговор о деньгах, о земле, о смерде-коланнике, там у шляхтича не найдёшь ни крошки благородства и ни тени совести. Золото они выдрали бы из глотки самого чёрта, чтобы потом его прокутить. Горе нам, если они присосутся к нашей земле. Душа шляхты в мошне, а совесть в кулаке.