— Ох, присоветуйте, братцы, присоветуйте, — запричитал он, складывая руки, как для молитвы, — отдайте мне мою Марину, мою жизнь, весь век буду служить вам, и не как друг и товарищ, а как раб…

— Марина служанка той пани, да? — спросил Грицько.

— Да!.. Ох, вы её не видели? Тогда понимаю, почему сами с ума не сходите. Ах! Вы её, значит, не знаете, нет!

По его щекам градом покатились слёзы. Но железные пальцы Грицька до боли сдавили ему плечо.

— Не канючь, а рассказывай всё по порядку! — приказал он. — Почему ты ушёл из Луцка и покинул боярина Андрия?

То и дело повторяясь, Скобенко с запинками рассказал всю правду. Как потом Заремба отправил его за награцой к Офке, а та отпустила его ни с чем. Грицько краснел, слушая, какими путями шли Заремба и его дочь, краснел от стыда за малодушие своих князей и одновременно удивлялся.

«До чего же хитрые-прехитрые паны!» — думал он, и кто знает, почему вспомнил в тот же миг Свидригайла. «Неужто и там причиной всему их поклепы и подлость?»

Скобенко окончил рассказ и тупо уставился в стену, весь обессиленный, изнемогший от воспоминаний о вероломстве Офки и Зарембы, раздавленный тяжестью навалившейся на него беды. Молчал и Грицько, размышляя о рассказанной истории.

Они даже не обратили внимание, как заскучавший от непонятного рассказа привратник, поплёвывая и потряхивая плечами, высунулся из дверей, а в комнату вошёл князь Олександр Нос.

Переживания последних дней отразились на его лице, но глаза не выражали отчаяния, в них горел гнев, бессильный гнев мужа, самолюбие которого оскорблено женщиной или государем. Смирение гложет сердце, точно страшный недуг, но не отнимает сил и уважения к себе. Напротив! Оно восстаёт против незаслуженного бесчестия, рвётся к подвигам, хочет доказать всем свою ценность и силу. И хотя в сердце не раз поднимается жажда мести, но она не станет никогда единственной целью всей жизни… По мере течения рассказа князь Олександр всё лучше понимал причины всего произошедшего. Когда Скобенко умолк, князь подошёл к столу и положил ему руку на плечо.

— Не горюй, парень! — сказал он. — Тебе осталась ещё месть. Эх, я охотно поменялся бы с тобой…

Точно ослеплённый молнией, Скобенко сорвался с места.

— Месть, говоришь? — зашипел он, а его глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. — Мстить, говоришь, кому?

— Ха-ха! Известное дело кому, тому, кто похитил у тебя твоё счастье! Князь Кейстутович тебя не знает, тебе легко… Офки при нём не будет, она его не предупредит. Ха-ха! Старостиха тоже ошиблась. Эй, сдаётся мне, что на этот раз ты, Сигизмунд, где-то в чём-то просчитался!

Он потёр лоб рукой и вдруг обратился к Грицьку:

— А ты как сюда попал?

Грицько ответил.

— Выйди-ка отсюда, — приказал князь, — но далеко не уходи. Через минуту я тебя кликну и расскажу, как отомстить.

Скобенко вышел. Лицо его уже не дёргалось от судорожных всхлипываний. Грозно сошлись его брови, губы были плотно сжаты, а ногти впились в ладони.

— Сядь! — приказал князь Грицьку и принялся его выспрашивать о Свидригайле, о боярине Миколе, о Зарембе и Скобенке. И хотя мысли его целиком были заняты Офкой и князем Сигизмундом, в душе невольно родились два чувства: одно — удивление перед поступками простого мужика, целиком и беззаветно отдавшегося народному делу, как ни один из князей; другое — стыд. И невольно князь Олександр покраснел.

— Сигизмунд отнял у Скобенка девушку, — заметил князь, когда Грицько рассказал всё, что знал, — а при мне спросил Офку, хочет ли она ехать со мной дальше или остаться с ним. Я видел, старый греховодник на неё поглядывал влюблённым бесом, а она, приняв всё за чистую монету, отвернулась от меня и, кланяясь, сказала, что «для бедной, одинокой женщины покровительство женатого Кейстутовича подходит больше, чем опека холостого Носа». Меня обуяли и смех и досада, как мог я из-за такой… кривить душой и спорить с воеводой, и взяла меня злость на самого себя, на неё, на князя, на весь мир. А она поблагодарила меня за участие и вышла, тогда Кейстутович захохотал во всё горло и говорит: «Ежели охота, князь, бери её силой нынче ночью. Мне она не нужна. Мне же оставь Марину. На черта мне эта Офка?..» Вот так он меня огорошил, точно гром среди ясного неба. Поначалу захотелось последовать совету Сигизмунда, но потом подумал: я отдал Офке душу, а она променяла её на старую, замызганную разными потаскухами княжью постель в Антоколье. И словно отрезвел. Видать, у неё есть иные виды, ведь она на службе у польского двора, но мне теперь уже наплевать. Самолюбие— вторая любовь мужчины. Когда они сталкиваются, одна из них гибнет. Ах, правду сказал боярин Микола! Первая моя любовь умерла, и я еду сейчас обратно в Луцк. Туда должен прибыть с войском Свидригайло, и начнётся война. Поглядим, что сможет сделать великий князь без народа! Поглядим!

— А Скобенко? — напомнил Грицько.

— Скобенка я навяжу Сигизмунду. Он примет его, поскольку мы разошлись друзьями. Будет парень какое— то время сходить с ума, а через месяц-другой князь отдаст ему девушку, да ещё с приданым, а может, и боярином сделает. Ха-ха!

Грицько бросил быстрый взгляд на князя.

— А если тот на самом деле задумал отомстить? — спросил он, как бы вскользь. — Тогда кровь Кейстутовича падёт на тебя, князь!

— A-а! Её смоют слёзы отцов, мужей и братьев, дочерей, жён и сестёр, которых соблазнил этот жеребец! — ответил князь, но глаза его не встретились почему-то с глазами мужика, который хотел прочесть в них правду.

И тогда Грицько подумал про себя: «Порой человек ненавидит человека, снявшего пелену с его глаз, больше чем самого лютого врага…»

Несмотря на просьбы и плач, Сигизмунд выслал ка следующий день Офку в Дубно, откуда уже было рукой подать до Подолии, где находился Кердеевич. Князь, ссылаясь на болезнь, поручил всё старшему биричу. Не помогли стенания, проклятия, угрозы и даже обращение к князю Олександру. Последний передал, что, дескать, не может противиться воле родовитого князя. Окончательное решение об отъезде Офки принёс Скобенко, появление которого подействовало на старостиху, как удар кнута по лицу. Она замолчала и покорилась.