— Но она хочет быть со мной.

— Она сама не знает, чего ей хочется. Не забудь, что ты у нее — только замена счастья и безопасности. А ведь она — оторванный листок, и, если отыщется другой сук, к которому можно приклеиться, она тебя бросит.

— Я ей не навязываюсь. — Егор был покороблен этими словами Кюхельбекера. И еще декабрист, борец за свободу! Не может понять, что ребенка надо оберегать.

— Только не говорите мне, — поморщился старик, — что Люси нежное создание и ее нужно оберегать. Она самая обычная маленькая женщина и вскоре с наслаждением будет тиранить мужчин.

— Ей только двенадцать лет!

— Жены фараонов и турецких султанов в двенадцать лет хозяйничали при дворе.

— Пускай она сама скажет, — возразил Егор.

— Эй, Егор! — крикнул император. — У тебя найдется после обеда полчасика поговорить со старым царем?

Егор бросил взгляд на Кюхельбекера. Тот кивнул.

— Разумеется, — сказал Егор. — Разумеется, ваше величество.

Тут поднялся Дантес и произнес тост за здоровье императора.

— Вы были раньше знакомы? Там? — неожиданно для себя спросил Егор у Кюхельбекера.

— Нет, я был арестован до того, как этот мерзавец появился в Петербурге. Я бы грудью заслонил Александра. Сашу Пушкина. Я звал его Сашей. Он меня — Кюхлей.

— Чудо, — сказал Егор, — что я с вами за одним столом сижу.

— К сожалению — трезвая реальность. С сумасшедшим тираном, бесправными низами и безнадежно слабой интеллигенцией.

— Но надо что-то делать!

— Вот именно! Я тут нашел несколько любопытных людей. Но не уверен, не являются ли они самозванцами. Один называет себя Кантемиром. Есть у нас граф Аракчеев. Вон там сидит.

Граф Аракчеев оказался высоким сухим джентльменом в милицейском мундире, увешанном множеством ветеранских значков.

— А Чапаева у вас нет? — спросил Егор.

— Ах, молодой человек, — сказал Кюхельбекер. — Вы еще не вжились в наш мир. У нас свои законы, свои обычаи, свои развлечения. Борьба с тиранами входит в их число. Есть Чапаев. Но сюда он не придет. Он с ветеранами.

Врет, вдруг понял Егор. Неизвестно как, но понял наверняка. И про Кюхельбекера врет, и про заговор, и, конечно же, про графа Аракчеева. Зачем только — непонятно.

— Может, вам было бы лучше вернуться? — спросил Егор. — Вернуться домой?

Старик засмеялся, и в смехе было слышно, какой он старый.

— Вряд ли кто-нибудь здесь захочет расстаться с бессмертием.

— С таким вот бессмертием?

Они встали, потому что кто-то сказал еще один тост и надо было подняться, чтобы чокнуться бокалами с водой.

— Я готова убить эту девчонку! — прошипела сидевшая напротив женщина в бархатном платье, которое было ей очень велико, и потому женщина казалась сбежавшей из шкафа вешалкой. Тем более что лицо у нее было размытое, с мелкими чертами, которые невозможно запомнить.

— Потерпи, — ответил граф Аракчеев, — и не надо шуметь. Здесь всюду уши.

— Пища — редкость, — объяснил Кюхельбекер. — Получение пищи — мощный стимул к заговорам. Равенства не бывает, молодой человек. Всегда кто-то пьет воду, а кто-то кушает пачули.

— Что кушает?

— Ты этого не знаешь, в твое время пачули вывелись. А в моей молодости в каждой речке плавали.

Император поднялся и громко сказал старику:

— Вилли, отведешь девчонку в покои номер два. Будешь выводить ее на кормежки и прогулки. Ежедневные проверки, контроль. Затем решу, как поступить.

Император показал толстой лапой на громадные песочные часы, стоявшие на полке над его головой. Раньше их Егор не заметил.

— Слушаюсь, Павел Петрович, — ответил Кюхельбекер, — Моя служба времени не подведет.

— Я тоже с ней пойду, — сказал Егор.

— Нет, — возразил император. — Сначала мы с тобой немного поговорим. Мне нужен свежий ум, мне нужно побеседовать с человеком, который только что прибыл с нашей исторической родины.

Император наклонился — наклоняться ему было трудно — и поцеловал Люську в щеку. Она даже не успела отстраниться, с опозданием отпрыгнула в сторону, опрокинув бокал. Бокал — вдребезги. Раздались аплодисменты.

Женщина с прической, похожей на луковицу, завопила от дальнего конца стола: