Дело было в день святого Валентина [24] году в 1675-м или 1676-м. Я вышел из дома в первой половине дня, не сказав никому ни слова и не пригласив Анни составить мне компанию, потому что вода в реке была в ту пору просто ледяной. Зима в тот год была долгая, и снег еще лежал то там, то сям, по обоим берегам реки, но в воздухе уже чув­ствовалось первое дыхание весны.

Нет, никогда я не забуду тот день, не забуду нестерпи­мо холодную воду, когда я, сложив башмаки и чулки в ме­шок, а мешок подвесив на шею, брел по мелководью. Курт­ку я оставил дома, а рубашку, перед тем, как войти в воду, снял и завязал рукава вокруг плечей. О ловле сетью или на крючок нечего было и думать, здесь годилась только ос­трога — острые вилы, привязанные к концу палки. Итак, положив в карман кусок хлеба и вооружившись острогой, я вступил в ледяную воду, пытаясь внушить себе, что она ужасно теплая. Более мили прошел я вниз по течению Линна, не перевернув ни одного камня — гольцы имеют обыкновение прятаться под камнями, я знаю их повадки,— не поймав ни одной рыбки.

Я все шел и шел, время от времени выходя из воды, чтобы растереть коченеющие ноги. Так я прошел две ми­ли, и внезапно вышел на открытое пространство, где по обеим сторонам реки тянулись зеленые луга и Беджворти отдавала Линну свои прозрачные воды. Дойдя до этого мес­та, я остановился, потому что ноги у меня совсем онемели. Я выбрался на берег, чтобы хоть чуточку согреться, и по­чувствовал, что сильно проголодался. Я жадно набросился на холодный бекон и чудесный серый хлеб, испеченный Бетти. Я ел и думал о том, как стыдно мне будет перед Анни, когда, вернувшись домой, я скажу ей, что не поймал ни единого гольца, а подняться вверх по течению Беджворти мне было страшно: я ни на минуту не забывал о том, что там — владения Дунов.

Однако по мере того, как уменьшался мой голод, росла моя храбрость, и я вспомнил, что отец сотни раз твердил мне о том, как стыдно быть трусом. И потому, окончатель­но согревшись к тому времени, я сказал себе: «Если отец видит меня сейчас, пусть знает, что я не забываю его заве­тов». Я снова повесил мешок на шею и закатил штанины как можно выше колен, потому что в Беджворти было глуб­же, чем в Линне. Перейдя Линн, я вошел в Беджворти, сумрачную от густых зарослей, нависавших на ней зеленым шатром. Я почувствовал, что дно здесь не такое каменис­тое; солнце играло над головой, поминутно прорываясь через растительный занавес. Глубокие и темные места по- прежнему пугали меня, но я обнаружил здесь столько голь­ца, форели и другой рыбы, что вскоре позабыл и о време­ни, и об опасности, и даже восторженно вскрикивал, когда мне удавалось поймать особенно крупного гольца, и лишь эхо отвечало на мои вскрики, да срывались с места потре­воженные птицы.

А деревья по сторонам сходились все теснее и теснее, и все плотнее и плотнее закрывали от меня небо ветвистые своды леса, и я, оторвавшись от своего занятия и оглядев­шись вокруг, поежился при мысли о том, что вместо того, чтобы отведать рыбки, я, пожалуй, нынче и сам могу уго­дить к ней на ужин.

Солнце стремительно уходило за вершины коричневых холмов, и вода с каждой минутой становилась все холоднее, и я уже чуть было не заплакал от страха, как вдруг кусты на моем пути приоткрылись, и я увидел перед собой большую темную заводь, по краям которой кипела белая пена.

Пловец я был отменный и глубоководье меня не пугало, и хоть вымок я только наполовину, не считая рук и плечей, но лезть в эту огромную заводь у меня не было никакого желания. Одного взгляда на нее было достаточно для то­го, чтобы отказаться от мысли нырнуть в нее даже в жар­кий летний день, потому что место это слишком уж напо­минало преисподнюю. Я зябко передернул плечами и подался вперед, заметив, что тоненькие ниточки пены по­стоянно расходятся кругами, а середина заводи остается спокойной.

Вскоре, однако, я понял, в чем причина этого явления и откуда доносится этот постоянный шум, который вначале привел меня в недоумение. Я осторожно прошел по краю заводи и обнаружил, что нахожусь у подножья водопада. Длинная и гладкая, словно стекло, струя воды падала со скалы высотой сто или более ярдов. Две отвесные гранит­ные стены, отстоявшие друг от друга на шесть футов, обра­зовывали желоб, по которому вода стремительно катилась вниз.

Господи, как мне в эту минуту захотелось домой, к ма­тушке и сестрам! И все же я решил двигаться дальше. Не в храбрости тут было дело,— ибо в моем положении что вперед идти, что назад, было одинаково опасно, — на мое решение повлияло обыкновенное мальчишеское любопытст­во. Одним словом, я был готов полезть, как говорят, хоть к черту па рога, лишь бы узнать, почему поток устремляет­ся так, а не иначе, и посмотреть, что делается на вершине водопада.

Повесив корзинку с рыбой на шею и не оглядываясь по сторонам, потому что я уже начал бояться собственной бо­язни, я сполз со скалы и ступил в поток. В следующее мгновение земля ушла у меня из-под ног и я упал в воду, крепко ударившись головой о камни. Голова у меня пошла кругом, и я уже подумал, что пришел мой конец, и я был недалек от истины, но меня спасла моя короткая острога, не давшая течению увлечь меня вниз, в черную заводь. Опираясь на нее, я с грехом пополам снова встал на ноги и сказал себе: «Джон Ридд, чем быстрее ты вернешься обратной дорогой, тем лучше будет для тебя же». И тут я с ужасом обнаружил, что путь назад для меня отрезан, и мне нужно лезть на вершину водопада, если я не хочу, что­бы меня окончательно смыло в проклятую заводь.

Крепко зажав острогу в правой руке, я начал медленно подниматься по гранитному желобу. Вода шумела и бур­лила вокруг меня, и продвигаться било так трудно, что мне показалось, будто я прополз уже, по меньшей мере, полми­ли, хотя, как я узнал впоследствии, желоб был длиной две сотни ярдов. Скала была скользкая, а напор воды так вы­сок, что я уже почти не надеялся добраться до вершины. Но теперь, когда я остался один на один со своим ужасом, он оставил меня, и я сосредоточил все мысли на том, чтобы достичь цели, сделав для этого все от меня зави­сящее.