— Трус! — рявкнул полковник.— Отдам штаны этого мерзавца любому, кто плюнет ему в физиономию!

Боб храбро выступил вперед, рассчитывая не только на мои штаны, но также и на крепость веревок, связывавших меня. На беду для него, моя правая рука на мгновение оказалась свободной, и я врезал ему по роже так, что вышиб из него дух с одного удара. Стража со страху отпрянула от меня, а полковник Керк, почернев от гнева, крикнул — Расстрелять негодяя и бросить в ближайшую ка­наву!

Солдаты подняли ружья и прицелились, ожидая команды. А я — я был настолько подавлен сменой событий, что мысли о смерти просто не полезли мне в голову. Нет — я лихорадочно подумал о Лорне, и о матушке, и о том, что скажет каждая из них, узнав о моей смерти. Кто-то и в та­кую минуту держится молодцом, но у меня вид был отнюдь не геройский. Я заслонил лицо руками и прикрыл сердце локтями в глупой надежде защитить их от пуль. И вдруг я отчетливо услышал, как дышит земля под моими ногами, и каждая травинка на ней, и каждый солдат, положивший ни курок указательный палец. Холодный пот выступил у меня на лбу, когда полковник, продлевая свое жестокое удовольствие начал медленно выговаривать слово «пли».

Я уже видел, как сомкнулись его губы, произнося звук «п», как вдруг какой-то всадник, свернув с дороги и пустив коня в карьер, встал между мною и карательной коман­дой.

— Это что еще такое, капитан Стикльз? — взревел Керк. — Как вы смеете, сэр, вставать между мною и моим законным пленником?

— Погодите, полковник,— закричал мой старый друг Джереми срывающимся голосом, и в эту минуту (и долгие годы спустя) голос его показался мне слаще ангельского, — погодите — ради собственного блага!

Похоже, у него были для полковника Керка столь важ­ные вести, что тот приказал солдатам опустить ружья и ждать впредь до его распоряжения. Керк и Джереми Стикльз отошли в сторону. Тщетно силился я расслышать, о чем они говорят, но мне показалось, что имя главного судьи Джеффриза прозвучало в разговоре несколько раз.

— Тогда передаю его в ваши руки, капитан Стикльз, — промолвил, наконец, Керк, и громко, словно бы призывая всех в свидетели, сказал: — При этом вся ответственность за этого пленника возлагается на вас!

— Разумеется, полковник, — ответил Джереми Стикльз, склонившись в поклоне и прижав руку к груди. — Джон Ридд, вы мой пленник. Ступайте за мной, Джон Ридд.

Солдаты, не развязав меня, повернулись на месте и по­шли прочь. Кое-кто был рад моему спасению, а кое-кто горько сожалел, что не увидел, как я, бездыханный, валя­юсь в канаве.

Когда Джереми снял с меня веревку и руки мои снова стали свободными, я, проходя мимо полковника Керка, учтиво дотронулся до своей шляпы, отдавая должное чину и положению этого человека, но он даже не посмотрел и мою сторону, занятый другим пленником, из которого тоже рассчитывал вытрясти денежки.

Я жарко поблагодарил Джереми за чудо, которое он только что совершил, а он, чуть не плача от боли (после ранения он был еще очень слаб), сказал:

— Долг платежом красен, Джон. Ты спас меня от Дунов, а я тебя — от тех, кто в тысячу раз хуже них. Пусть твоя сестра Анни знает об этом.

Что и говорить, Кикумс был, конечно, совсем не то что Винни. Нет, кое-какое чувство у него ко мне было, a вот истинной преданности... Эх, да что там говорить! Видя, что дела у хозяина совсем плохи, знаете, как поступил этот мошенник? Махнул хвостом на мои проблемы да и при пустил прямиком в Плаверз-Барроуз поближе к теплому стойлу и к полной кормушке. А впрочем, есть ли смысл обижаться на него за это? Таков мир, и с этим ничего не поделаешь.

Ладно, пропади он пропадом, этот предатель, но мне стало не по себе при мысли о том, что подумает матушка, увидев лошадь без всадника, и я подумал, что пускай уж лучше его перехватят по дороге королевские солдаты, чем эта скотина — футы-нуты ножки гнуты! — заявится на ферму, повергнув в отчаяние самых дорогих моему сердцу людей.

По дороге в Бриджуотер Джереми сказал мне:

— Если ты не хочешь отправляться на все четыре стороны, спасая свою жизнь, у меня в запасе остается для тебя один-единственный шанс — как можно скорее отдать приказ, чтобы тебя доставили в Лондон в качестве подозреваемого. Через несколько часов ты попадешь в лапы к лорду Февершему [65] , который, хотя и вполовину не столь кровожаден, как полковник Керк, однако столь же бессовестен, и цену, уж будь уверен, заломит куда круче.

– Никому ничего я платить не буду, — твердо сказал я, - и скрываться по-прежнему не собираюсь. Еще час назад и, пожалуй, удрал бы, но только ради матушки и ради нашей фермы. Но теперь, когда я арестован и имя мое известно, бежать нет смысла. Если я это сделаю, ферму конфискуют, и матушка с Лиззи пойдут по миру. Более того, не причинил короне никакого ущерба, не поднял оружия против короля и не желал успеха его врагам. Я не хотел, чтобы Монмут стал королем Англии, а если кто кого и обзывает папистом, так мне на это наплевать: паписты те же люди, не хуже и не лучше нас. Если потребуется, чтобы я предстал перед судом, я готов.

 — Тогда тебе нужно отправляться в Лондон, парень. Здесь суда и в помине нет: мы вешаем добрых людей без осoбыx формальностей. Так что не худо бы поторопиться, Джон. Лорд Черчилль считается с моим мнением, и нам нужно повидаться с ним до того, как за дело возьмется лорд Февершем. Лорд Черчилль человек здравомыслящий, и если что его растрогает, так это не твои убеждения, а твои денежки [66] .

Благородного джентльмена, стяжавшего лавры за многочисленные победы на континенте, мы, к счастью, застали на месте. Он принял нас весьма учтиво, и будучи сам молодым человеком приятной наружности, хотя и не столь солидной комплекции, как я, он взглянул на меня с друже­любным интересом. Мне понравилось его лицо, хотя, между нами говоря, я почувствовал в нем некоторую фальшь. Он без колебаний подписал мне пропуск, с которым я мог бес­препятственно предстать перед Судом королевской скамьи [67] в Вестминстере. Вновь, как и в прошлый раз, ответственность за меня и мои действия была возложена на Джереми, ехавшего в столицу с докладом о текущих делах.