— Банго не умер, он погиб. Это не одно и то же. Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?

— Да, мы уверены, что погиб не случайно.

— Не только он один хотел, чтобы тут покончили с нищетой и отсталостью. Как же ты мог допустить такое легкомыслие, когда каждый день на счету, каждый час?

— Это не легкомыслие, а промах. Подобные вещи случаются даже с опорными скважинами таких потрясающих нефтярей, как наши в Приобье или в Башкирии. Что я…

— А Виктор говорил, что ты мастер экстра-класса.

Борис чуть не взорвался, даже лицом потемнел.

— Слушай… те, доктор, — произнес он, — я же просил, не надо лить воду в костер, мы не туристы в лесу.

Из автобуса с выбеленным полотняным покрытием, в котором размещалась химическая лаборатория, показалась молодая женщина в клетчатой рубахе с закатанными рукавами. Заметив Бориса и его спутницу, она повернула вспять, да так и замерла, ухватившись за поручни висячей лестнички, настигнутая возгласом Корина:

— Габи!

Женщина не обернулась, лишь вздрогнула, как от внезапного прикосновения. Борис и Светлана приблизились к ней.

— Это Габриэль, наш химик, — сказал Корин. И добавил тихо: — Его жена.

Светлана удивленно и даже с некоторой профессиональной настороженностью посмотрела на него, положила руку на его плечо и легонько встряхнула.

— Что с тобой?

— Да, да, конечно… — пробормотал Борис. — Ну, я пошел. Забот — невпроворот.

Он быстро зашагал к буровой установке, под которую в реве моторов и лязге гусениц подгоняли транспортировочные лафеты.

— Здравствуй, Габи, — чуть слышно произнесла Светлана, — милая моя Габи. Я так хотела тебя увидеть.

— Здравствуй, — сказала Габи.

Женщины обнялись. У Светланы вдруг задрожали губы, и она не сдержала слез. Уткнувшись лицом в плечо Габриэль, она прерывисто шептала, всхлипывая и захлебываясь словами откровенного, искреннего сочувствия.

— Да, Габи, ужасно… милая, милая Габи… будь мужественной… Это большое горе… для всех… ужасно… будь мужественной… надо быть мужественной…

Плакала Габи Амель. Гладила русые волосы Светланы и плакала. Издали, не прекращая работы, поглядывали на них мужчины, примолкнувшие и печальные.

Одинокое облачко набежало на огненную крицу солнца и отпрянуло, словно обожглось, покатилось дальше, успев лишь мазнуть по горячей земле зыбкой своей тенью.

Внезапно взоры всех, кто находился в лагере, обратились к селению за озером.

Оттуда донесся приглушенный шум, достаточно явственный, однако, чтобы пробиться сквозь звуки работы в лагере, и вслед за тем показались люди.

Пританцовывая в замысловатом ритме нгом, извиваясь лоснящимися на ярком солнце черными, раскрашенными фантастическим орнаментом телами, гибкими, как резина, они с поразительной синхронностью ступали босыми ногами, над щиколотками которых были привязаны трещотки.

Достигнув подножия ближайшей к лагерю нефтяников дюны, они образовали круг.

Ступая теперь по кругу в значительно убыстренном, едва ли не экстатическом ритме, стройные и величественные, с каменными лицами молодые и старые потомки некогда воинственного, а ныне мирного племени продолжали свой танец, сохраненный древней сокровищницей обычаев и традиций.

Под крепкими узлами мускулов и сухожилий бурлила пламенная кровь предков. В пыльном и удушливом воздухе сухо трескались и рассыпались отзвуки неистовых, тугокожих, стонущих под ударами ловких ладоней двух опоясанных пестрыми лентами нгом.

Нефтеразведчики и гости прервали дела, чтобы отдать дань блестящему искусству танца, показанного в их честь.

— Что означают эти символы? — спросил Луковский.

— Это знаки особого внимания к тем, кто жил с ними рядом так долго, а теперь собирается их покинуть, — ответил седовласый представитель правительства.

— Они недовольны?

— Они желают уходящим добра и удачи в других краях.

Киматаре Ойбор в форме и при оружии направлялся в конец коридора, где находился кабинет Даги Нгоро. На ходу он сказал сопровождавшему его полицейскому строго и внушительно:

— Мой Самбонанга будет невозмутим, как бы и о чем бы мы ни говорили.

— Да, — с готовностью ответил тот.

Когда они вошли по всем правилам субординации, капитан встал из-за стола, своим видом подчеркивая официальность и озабоченность.

— Наконец-то, — сказал он и тотчас поднял трубку внутреннего телефона. — Переключите внешнюю линию на дежурного офицера, минут десять меня нет. — И сержанту: — Ну что?

— Не слишком густо, к сожалению.

— Правительство всерьез обеспокоено, вам это известно?