Гикуйю удивился так сильно, что ушел не попрощавшись.

Примерно полчаса спустя бармен толкнул входную вертушку отеля "Масаи".

Его не оставляло ощущение холода в животе. В пригороде Шарбатли ему не было страшно. Ему было страшно на пороге фешенебельного отеля.

— Я хотел бы повидать журналиста по имени Вуд, — сказал он портье, утираясь рукавом и посматривая искоса на присутствующих в холле.

Портье уставился на него, как контролер на "зайца" в поезде.

— Он вас ждет?

— Тебе что за дело? — Гикуйю решился на смелые действия. — Где его номер? Как туда пройти?

— Он вас ждет, человек, которого спрашиваете?

— Так и будем швыряться вопросами? Я тебя пока что вежливо спрашиваю, где номер журналиста по имени Вуд?

— Момент, — портье порылся в регистрационной книге, — прошу вас, прямо по коридору, налево, вверх по лестнице. Вторая дверь. Лифтом дольше, лучше пешком.

— Он у себя?

— Ключа нет, и я не помню, чтобы он выходил.

— Спасибо.

Бармен поспешил, куда было указано.

Поднимаясь по ступеням боковой лестницы, споткнулся и чуть не упал. Ему почудилось, что за спиной прошуршал диск телефона, однако впопыхах он не придал этому значения.

Лестница привела на огромную безлюдную веранду, утопавшую в цветах. Цветы насмешливо покачивали головками.

Ничто не нарушало здесь покоя.

Сообразив, что его примитивно надули, Гикуйю спустился вниз, задыхаясь от ходьбы и гнева.

— Нижайше прошу извинить, — осклабясь, портье бросился ему навстречу с обезоруживающим раскаянием в голосе и с громкими пощелкиваниями пальцев обеих рук у собственных висков, что означало высшую степень презрения к самому себе, — досадная ошибка. Я спохватился, но вы так быстро исчезли, что не успел вернуть. Не та, а, наоборот, вот эта лестница. Второй этаж, номер двадцать девять. Еще и еще раз прошу извинить.

Гикуйю хрипло подышал ему в лицо, раздувая ноздри, как конь после затяжной скачки, и беззвучно шевеля своими толстыми губами, после чего уже не столь торопливо отправился по другой лестнице на второй этаж.

Дверь двадцать девятого номера находилась напротив округлой ниши с гипсовой копией тоскующей безрукой и незрячей девушки, той самой, которую зовут Венера Милосская и которую в далекие-предалекие времена передравшиеся из-за нее французские и греческие матросы утопили в заливе Климас, уронив за борт прославившегося после этого случая кораблика с названием "Эстафета".

Не будь бармен так поглощен своими тяжкими мыслями, он, возможно, не преминул бы окинуть восхищенным оком классические формы статуи. И возможно, мысленно или вслух осудил бы неизвестных негодяев, походя гасивших окурки на ее библейском месте. И уж наверняка очень и очень удивился бы, обнаружив за постаментом девушки Венеры торчащие носки чьих-то нечищеных штиблет мужского фасона.

Тщетно скребся папаша Гикуйю в безответную дверь. Потом обернулся на шорох и обомлел.

Из-за классической гипсовой статуи бочком вылез крепыш в подтяжках и с физиономией, достойной кирпича. Он приставил шестизарядный никелированный "смит" к окончательно обледеневшему животу бармена как раз между второй и третьей пуговицами полосатого жилета, считая с любого конца, и прошипел:

— Так это ты поднял шум, образина?

— Мне… я хотел… хозяина нет, а мне показалось… я видел в бинокль, это его вещица… предупредить…

— Выражайся яснее.

— Я хочу… мне нужно повидать господина журналиста.

— А кто ты такой?

— Владелец бара на улице Капуцинов.

— Хо! Выходит, из-за какого-нибудь должка Вуда ты набрался наглости беспокоить его? Пошел вон!

— Да нет, мне нужно…

— Всем нужно. Мне тоже всегда нужны монеты. Пошел!

— Поймите, хороший человек, вы не даете мне открыть рта. Я бежал сюда во весь дух, чтобы встретиться лично с господином журналистом, он должен…

Крепыш в подтяжках снова оборвал его, зеленея от бешенства:

— Должен? Тебе? Заткнись! И вот что, когда побежишь во весь дух обратно, постарайся начисто забыть сюда дорогу. Или тебя вынесут вперед ногами с проломленной башкой. — Он подбросил револьвер и поймал его за ствол, превратив таким образом в подобие молотка. — Считаю до двух. Раз!

Гикуйю сам подивился бы своей прыти, мигом очутившись на лестничной площадке между этажами, но было не до этого: виски оглушительно стучали, сердце билось в грудной клетке, как взбунтовавшийся узник, ноги подкосились, и он опустился на колени, уткнувшись локтями в ворсистую мякоть ковровой дорожки, помутившимся взором уставился вниз, где посреди холла лежала черная, огромная, лакированная кобура пистолета. Он долго не мог сообразить, что это рояль.

Спустя некоторое время, пошатываясь и всхлипывая, как незаслуженно обиженное дитя, папаша Гикуйю побрел к выходу и, пнув со злостью ни в чем не повинную вертушку, вывалился из отеля на площадь.

Швейцар что-то крикнул ему в спину по поводу вертушки, но бармен ничего не слышал. Он вообще ничего не слышал и не видел вокруг. Через возбужденный мозг проносилась цепочка лихорадочных мыслей: "Они на крючке у полиции. Я связан с ними. Решил рассказать Вуду, посоветоваться. Не вышло. Что делать? Вуд — сила. Матье — ничто. Я не повинен ни в чем. Они использовали бар для обсуждения своих делишек. Это может бросить тень на меня. Нужно себя обезопасить. Как? Пойти в полицию? Продать? Вуд — страшная сила. Матье — ничтожество из Шарбатли. Так что же делать? Как мне поступить?"