Упомянутая выше теория и многочисленные факты говорят об отсутствии в океане погруженных блоков континентальной коры. Это, на первый взгляд, противоречит существованию Атлантиды. Олег Сорохтин, мой прямой начальник, как-то сказал мне: «Никакой Атлантиды быть не может. Это противоречит тектонике плит. Если ты будешь верить в оккультные науки, я тебя уволю!»

Ну что ж, континенты как будто действительно не могут погружаться. А архипелаги? Ведь проведенные нами на «Витязе» исследования убедительно показали, что подводные горы Ампер и Жозефин, да и другие горы в системе Хосшу были когда-то островами. Значит, весь этот огромный горный хребет был когда-то на поверхности, а потом вдруг погрузился, возможно «в один бедственный день и одну бедственную ночь». А если были острова, то на них могли жить люди! Весь вопрос в том, когда эти острова возникли, и когда, а главное — почему, погрузились в океанские воды.

Вспомним слова Платона — он пишет, что катастрофа произошла одновременно на всем Средиземноморье. На востоке погибло Праафинское государство и все афинское войско. Это могло произойти при чудовищном извержении вулкана Санторин 12000 лет назад. Галанопулос и Бекон связывают с этим временем еще одно интересное событие — библейский исход евреев из Египта. Действительно, подробно приведенное в Библии описание того, как море сначала отступило, пропустив беглецов, а потом, когда конница фараона кинулась за ними в погоню, пришла стена воды и поглотила египетское войско, удивительно напоминает картину цунами. А откуда взяться цунами в восточной части Средиземного моря? Только в результате недалекого и очень сильного вулканического извержения, каким могло быть извержение Санторина и толчков земной коры.

В это же самое время к западу от Геркулесовых Столбов, в результате той же катастрофы, вызванной столкновением плит, раскололся и погрузился в воду огромный архипелаг, протянувшийся от Азорских островов до Гибралтара, а вместе с ним и Атлантида. Первые шаги в глубину, сделанные в наших экспедициях, позволили найти геологическое объяснение гибели этого архипелага именно там, где помещал Атлантиду Платон.

Сторонники «средиземноморской» Атлантиды в районе острова Тира считают, что древние греки плохо знали географию, а в Атлантику на своих несовершенных судах не выходили, поэтому Геркулесовы Столбы, упоминаемые Платоном, не Гибралтарский пролив, а один из сицилийских проливов «между Сициллой и Харибдой». Факты, однако, говорят о другом. Н. Ф. Жиров справедливо упоминает, что в знаменитой «Одиссее» сам Улисс и его спутники наблюдали «танцы богини Эос», то есть полярное сияние. В Средиземном море его увидеть невозможно. Для этого судно Одиссея должно было выйти через Гибралтарский пролив в Атлантику, да еще и подняться до 50° северной широты. Значит, не такими уж плохими мореходами были древние греки.

Эйдельман призывал меня верить Платону, и я рискую это сделать. Тем более что и геологические данные, полученные нашей экспедицией, не противоречат предположению о гибели целой цепи островов, огромной горной страны между Гибралтарским проливом и Азорским архипелагом.

История с Атлантидой наводит на размышления о роли в нашей повседневной жизни реального и фантастического, о соотношении между ними. Запомнивший со школьных лет фразу из Ромэн Роллана: «Лучше жалеть о том, что пошел, чем о том, что не пошел», я всегда охотно поддавался искушению разного рода мифов и легенд, стараясь с одной стороны отыскать в них реальную основу, с другой — лишний раз убедиться в ограниченности и догматичности стереотипного нашего мышления в рамках «диалектического материализма». Мучительно деля небольшое жизненное время, отпущенное мне, между наукой и литературой, я, в силу извечной своей слабохарактерности и дуализма, никак не мог решительно отказаться от чего-нибудь одного во имя другого.

Мы живем на исходе двадцатого столетия, когда поток информации поглощает человека с его несовершенными возможностями целиком. Век Ломоносовых и Леонардо прошел безвозвратно. Чтобы добиться успеха в какой-то отрасли, необходимо день за днем сосредоточенно работать только в этом направлении, стать профессионалом. Я не верю в идеальную картинку, нарисованную «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи»: «Сидят папаши, каждый — хитр: землю попашет, попишет стихи». Так не бывает. Толстой пахал изредка и по прихоти, а никто из хлебопашцев великим писателем не стал. Дело еще более осложняется, когда речь идет о современной науке, забирающей серьезного научного работника круглосуточно с потрохами.

На вопрос, что для меня наука, а что поэзия, я обычно в шутку отвечаю, что это отношение можно сравнить с отношением к жене и любовнице. Сразу же возникает второй вопрос: кто из них жена, а кто любовница? Тут все существенно осложняется. Как сказал поэт Давид Самойлов, графоман отличается от настоящего поэта только результатом труда. Вдохновение и все прочие переживания у него — такие же, ничуть не хуже. Когда пытаешься реализовать или сформулировать интересную идею в науке, испытываешь такой же азарт, такой же завод, как и тогда, когда пишешь стихи.

И все же между наукой и искусством есть непреодолимое глубинное различие. Ведь наука — это в общем лишь обнаружение некоего факта природы, поиск уже существующего, пусть даже очень глубоко спрятанного, хотя и здесь очень важен примат созидания, творчества. Открытие Коперником гелиоцентрической системы или Эйнштейном теории относительности — сродни творениям Данте или Бетховена. Самолет, радио, книгопечатание не существовали в природе, их надо было создать. Научный процесс близок к поэтическому, только он проистекает не из воспаленного воображения автора, а требует определенной суммы знаний. Нельзя ничего открыть или создать, не зная физики, математики, геологии. В этом смысле наука более, казалось бы, защищена от шарлатанов и невежд, чем поэзия, где порой невежество выдается за самобытность.

И все-таки, если бы не было, например, Эйнштейна, теорию относительности открыл бы кто-нибудь другой, ибо развитие человеческой мысли настойчиво подталкивало к этому открытию, ревизуя законы ньютоновской механики. Если бы Беккерель не обнаружил на фотопленке следы тяжелых частиц, и не было Склодовской-Кюри или Оппенгеймера, все эти изобретения или открытия сделали бы другие. Не будь Лобачевского, другой вывел бы правила неэвклидовой геометрии. Потому что это заложено в самой природе, как металл в руде. Научные открытия, даже самые великие, быстро устаревают, взяв их на вооружение, человечество теряет к ним интерес. В то же время, сколько бы ни прошло веков, ничто не заменит фаюмской живописи, никто не напишет за Пушкина ни одной строки, и никто не сочинит за Державина, как туча стремится «по наклонению небес». Так что единственная неповторимая реализация личности в истории человечества возможна только в искусстве, а не в науке.