На стол было выставлено только сухое, но что за пир для бетонщика без водки? И вот уже начали склоняться волосатые головы к подстольным запасам, зазвенело горлышко посуды о стаканы, и кто-то затянул, для прикрытия звуков, «Ермака». Нашлись в бригаде запевалы, басы, баритоны — просто диво! Столько лет с ребятами видишься, ругаешься, шутишь — и не знаешь, как они поют! А бригадир еще раз удивил Юру: спел без аккомпанемента сложную длинную песню «Мадагаскар», а затем пел романсы. У него оказались сильный чистый голос и отличный слух.

К Юре подсела Женя Лукова и спросила о здоровье Николая Васильевича. Юра сказал, что шеф поправляется.

— Он ведь такой крепкий еще, — проговорила Женя, глядя на Юру не то с вопросом, не то с ожиданием.

— Он и не считает это болезнью. Тихая симуляция, говорит. — Юра неосознанно, из какой-то мужской солидарности, поддержал авторитет «шефа» в глазах молодой женщины.

— Передай ему привет.

— Спасибо.

— Ну вот…

Она начала как-то замедленно улыбаться, приоткрывая чудесный ряд своих ровных и плотных, один к одному, зубов. А в глазах ее разрасталось почти озорное нетерпение. Ей так хотелось что-то сказать, выплеснуть, что она еле сдерживалась. И было в этих глазах уже знакомое Юре чарующее бабье колдовство. Он даже съежился внутренне под этим ее взглядом, под этой улыбкой тайного вызова, ему даже подумалось, что Женя возьмет да и предложит сейчас пойти с нею — и что тогда делать? Что придумать?

— А ты похож на него, — сказала наконец Женя.

— На кого? — не понял Юра.

— На отца своего. На шефа.

— Удивила!

— Удивила бы я тебя, Юрочка, ох, как удивила бы, да вот все еще не могу понять, надо ли.

— Не надо, — попросил Юра.

— Не буду! — решила Женя. — Потому что уважаю обоих… На свадьбу-то позовешь? — быстро и вроде бы ловко перескочила она с одного на другое.

— Может, сперва твою сыграем? — в тон ей ответил Юра.

— За Крутикова выйти, что ли? — тихонько рассмеялась Женя и доверительно ткнулась Юре в плечо.

— Не прибедняйся.

— А что? — вроде как всерьез продолжала Женя. — Человек он тихий и свободный теперь. Стабильная пенсия. Новый шифоньер ему подарили. Он бы любил меня.

— Шифоньер-то?

— Дурачок ты, Юрочка, ох, дурачок! — обозвала его Женя, все равно как приласкала. А что при этом подумала, опять было неясно. Скорей всего — сразу о многом, за каждым простым словом двойной смысл держала. И оттого Юре все труднее, все невозможнее становилось оставаться рядом с нею, видеть ее глаза, слышать ее голос с многозначными интонациями. Ему почудилось в Жене опасное всепонимание. Казалось, она читает тебя, как открытую книгу, и может по собственному произволу выбирать любые нужные ей страницы.

— Мы же с тобой ровесники, Юра, ты знаешь это? — еще раз перекинулась Женя на новую тему. — Даже в одном месяце.

Юра все понял и пожалел Женю, но ничего ей не ответил.

Но тут он словно бы ожегся. Потому что против Наташи «работала» эта непроизвольная и неожиданная мысль.

А Женя вдруг встала, церемонно поблагодарила его:

— Спасибо, Юрочка, за компанию, за хорошую беседу, а за хлеб-соль я пойду поблагодарю бригадира.

— А то посиди еще, — не очень уверенно предложил Юра.

— Да нет, надо идти. Меня дочурка ждет.

Она пробралась вдоль стенки к Крутикову и бригадиру, еще раз чмокнула ветерана в щеку, сказала им обоим что-то веселое. Затем прошла к двери, помахала всем оттуда рукой, одарила всех воистину белозубой улыбкой, повеселила частушкой:

— Женя, стой! — закричали ей ребята из-за стола. — Куда торопишься? За что обижаешь?

Захмелевший Лысой вылез из-за стола и, по-медвежьи потопав по полу, пробухал в ответ Жене свою частушку;

Лысой, наверно, тоже хотел, чтобы Женя осталась, и не уходил с круга, ожидая ее ответа, но Женя поулыбалась-поулыбалась в дверях и убежала…

— С вами тут усмеешься и уплачешься! — крикнула на прощанье.

При последней встрече с врачом — молодой, но очень уверенной женщиной — Николай Васильевич ни словом не обмолвился насчет выписки на работу. Раньше он при ее посещении обязательно говорил что-нибудь такое: «Не пора ли долечиваться симулянту на плотине?» А теперь, когда и самочувствие и последняя электрокардиограмма были вполне приличными, он вдруг перестал проявлять нетерпение. Докторша сама готова была в этот раз выписать его, а он молчал, не напоминал и не просил. И тогда забеспокоилась она сама:

— Вам не стало хуже?

— Нет, — коротко ответил Николай Васильевич.

— Но что-то вас все-таки тревожит?

— Живого всегда что-то тревожит.

— Ну-с ладненько, ладненько…

Она еще раз послушала, постукала, повертела его и вынесла решение:

— Давайте посидим дома еще денька три — для надежности. На улицу выходить можно.

— А как насчет рыбалки? — неожиданно для себя спросил Николай Васильевич.

Докторша смотрела на него с недоумением и непониманием.