— Да?

— Извини, что так поздно звоню, Лебье. Это Харри Хоули.

— Хоули? Что случилось? Сколько сейчас в Норвегии?

— Не знаю. Слушай, я не в Норвегии. Ерунда вышла с самолетом.

— Что еще?

— Он меня не дождался, скажем так. А поменять билет не так-то просто. Ты мне должен кое в чем помочь.

— Выкладывай.

— Встретимся у квартиры Отто Рехтнагеля. Прихвати с собой отмычки или, если ты с ними не в ладах, — лом.

— Ладно. А в чем дело?

— Все путем. Appreciate it, mate. [87]

— Все равно не спалось…

— Алло?

— Доктор Энгельзон? Я по поводу трупа, меня зовут…

— Да мне плевать, как вас зовут! Время… три часа ночи, спросите доктора Хансона, у него сегодня дежурство. Спокойной ночи.

— Плохо слышно? Я сказал, спокой…

— Это Хоули. Не бросайте трубку, пожалуйста.

— Тот самый Хоули?

— Рад, что вы меня запомнили, доктор. В квартире, где нашли тело Эндрю Кенсингтона, я обнаружил кое-что интересное. Мне нужно посмотреть на него, то есть на его одежду. У вас ведь она осталась?

— Да, но…

— Через полчаса встретимся у морга.

— Дорогой мистер Хоули, но я на самом деле не…

— Не заставляйте меня повторять, доктор. Исключение из ассоциации врачей, иски от родственников, газетные статьи… продолжать?

— Все равно я не успею через полчаса.

— Сейчас на улицах пробок нет, доктор. Думаю, вы успеете.

Маккормак вошел в кабинет, закрыл дверь и встал у окна. Всю ночь шел дождь — летняя погода в Сиднее, как всегда, была переменчивой. Маккормаку было за шестьдесят, он достиг того возраста, когда полицейские уходят на пенсию, и, как многие пенсионеры, когда оставался в комнате один, разговаривал сам с собой.

Обычно он бросал короткие будничные замечания о вещах, на которые другие, по его мнению, внимания не обращали.

— Сегодня ведь тоже не распогодится? Нет, конечно же нет, — говорил он, слегка покачиваясь на каблуках и поглядывая на свой город. Или:

— Сегодня пришел раньше всех. Да, да, да…

Он повесил пиджак в шкаф и вдруг обнаружил в комнате какое-то шевеление. Мужчина на диване, которого он сразу не заметил, чертыхался, пытаясь из лежачего состояния перейти в сидячее.

— Хоули? — удивился Маккормак.

— Извините, сэр. Я думал, ничего, если я тут прикорну…

— Как ты здесь оказался?

— Я так и не сдал пропуск. Меня впустили. Ваш кабинет был открыт, а раз уж я все равно хотел поговорить с вами, то и зашел.

— Ты же должен быть в Норвегии. Оттуда звонили. Выглядишь отвратно, Хоули.

— И что вы ответили, сэр?

— Что ты, наверное, решил пойти на похороны Кенсингтона. Как представитель Норвегии.

— Но как…

— Ты дал авиакомпании свой рабочий телефон, и когда за полчаса до рейса ты не появился, они нам позвонили. Все было понятно. И уж совсем все стало понятно после приватной беседы с директором отеля «Кресент». Мы пытались тебя разыскать, но безуспешно. Я знаю, каково это, Хоули. Давай не будем поднимать шум — после всего происшедшего тебя можно понять. Главное, с тобой все в порядке, и следующим рейсом ты полетишь в Норвегию.

— Благодарю, сэр.

— Не за что. Попрошу секретаря договориться с авиакомпанией.

— Но прежде, чем вы это сделаете, сэр… Сегодня ночью мы кое-что провернули, и хотя эксперты пока не дали заключения, я знаю, какими будут результаты, сэр.

Несмотря на смазку, старый вентилятор сломался, и его заменили. Новый был больше и работал почти бесшумно. Харри отметил, что в мире и без его участия все идет своим чередом.

Из присутствующих не в курсе дела были только Уодкинс и Юн, но Харри начал с самого начала:

— Когда мы обнаружили тело Эндрю, на улице было светло, и мы не заметили подвоха. И когда я узнал время смерти, то тоже сразу не сообразил. Только потом я вспомнил, что когда мы вошли в квартиру Рехтнагеля, свет был выключен! Если все происходило так, как мы думали, получается, что Эндрю, находясь в наркотическом опьянении, пробирался от двери до табуретки через всю комнату в полной темноте — в два-то часа ночи, а потом, стоя на шатком табурете, пытался сделать себе петлю.

Повисла тишина. Харри подумал, что как бы тихо ни работал вентилятор, звук все равно действует на нервы.