Шрифт:
Чтобы Фалих Рыфкы написал «вручена в качестве»? Но кто его знает!..
– А вот и память о Решаде Нури…
«„Птичка певчая»… Мюмин-бею с уважением… Решад Нури».
– Я занимаюсь торговлей, а все эти писатели – мои друзья. Он протянул еще одну книгу:
– А эта от Рушен Эшреф-бея…
Надпись на книге он прочитал сам:
«Моему брату Мюмин-бею с просьбой принять самое глубокое уважение… Рушен Эшреф».
«Чужак» Якуба Кадри… «Боль сердца» Халиде Эдип… И на всех их автографы. Иногда на полках попадались и убогие книжицы, но на них тоже были дарственные надписи.
Перебирая книги, я вдруг увидел свой роман. Я тогда пользовался псевдонимом! Открыл титульный лист, там тоже надпись: «Многоуважаемому Мюмин Экрен-бею-эфенди… С почтением Хасан Йекта».
Я пришел в ярость.
– Вы знакомы с Хасаном Йекта? – спросил я.
– Если бы мы не были знакомы, разве у меня стояла бы книга, дорогой мой?.. Он только вчера был здесь. Я поднялся.
– Завтра вечером жду вас к себе!.. – сказал я прощаясь.
– Обеспокою!.. – ответил он.
И действительно, на следующий вечер он «обеспокоил» меня. Я кое-что придумал, чтобы сконфузить этого типа. После того как мы выпили кофе, я сказал:
– У меня не столько книг, как у вас, но тоже есть с автографами.
– Очень хорошо… Какие у вас книги?
Я достал с полки переводы Ахмеда Вефика-паши [15] из Мольера. Протянул Мюмин-бею.
– Ну-ка прочитайте, что Ахмед Вефик-паша мне написал? Он прочитал надпись на книге:
– «Дорогому сыну Хасан-бею… Ахмед Вефик».
– Этот Ахмед Вефик паша был командиром третьего армейского корпуса? – спросил гость.
Вместо ответа я достал том истории, написанной Найма [16] . Я думал, может, он поймет, что сел в лужу, и ему станет стыдно.
15
Ахмед Вефик-паша (1823—1891) – турецкий писатель и переводчик.
16
Мустафа Найма (1655—1716) – официальный летописец при дворе (с 1699 г.), автор «Истории», в которой описаны события с 1591 по 1659 гг.
– Посмотрите, что написал мне Найма: «Мой скромный труд в знак любви. С уважением и особой благодарностью, ваш раб Найма».
Я следил за выражением лица Мюмин-бея. Он молча разглядывал книгу. «Вероятно, понял, какую чушь сморозил», – подумал я, и сам при этом сконфузился.
– Этот ваш Найма не занимался импортом кофе? – вдруг задал он вопрос.
Я онемел. Если бы я мог открыть рот, то наверняка этому самозванцу пришлось бы худо.
– А произведений знаменитых личностей у вас нет?.. Я протянул руку за книгой, попался «Фауст».
– Вот Гёте! – сказал я. – Смотрите он подписал: «Моему Хасанчику».
– Как, вы сказали, автора звать-то? – спросил он.
– Гёте…
Мюмин подпер щеку рукой:
– Гёте… Гёте… Гёте… – повторил несколько раз. – А, вспомнил, этот парень одно время был агентом по сбыту автомобилей «Додж».
Убийцы, рассказывая о совершенном преступлении, дойдут до самого страшного места, и затем говорят: «Дальше я не помню». Я тоже дальше не помнил, что было со мной.
Я очнулся в полицейском участке с разорванным томом Шекспира в руках. Мюмин Экрем-бей был в кровоподтеках и ссадинах.
– Я подаю заявление на этого хулигана, – кивнул он в мою сторону.
– В чем дело? Что у вас произошло?.. – обратился ко мне полицейский комиссар.
Я протянул книгу с портретом Шекспира.
– Кто этот бородач? – спросил комиссар.
– Шекспир!..
– А-а!.. Значит, иностранец?..
– Англичанин!..
– Чем занимается?
– Поэт…
– Где живет? Когда, с какой целью вы познакомились с этим человеком?
Я повернулся к Мюмин-бею.
– Держи меня, держи крепче!.. – попросил я его. Комиссар кивнул двум полицейским.
– Отведите их в политическую полицию, мы такими делами не занимаемся.
Все мы в молодости увлекались поэзией
Кто из нас в годы юности не был поэтом! Свободные вечера я проводил обычно в кабачке «Голова верблюда». Там собирался весь цвет Анкары, все, в ком билась творческая мысль. Поэты, прозаики, художники, артисты пили, читали стихи, вели горячие споры, которые нередко кончались всеобщей потасовкой.
В ту пору и две с половиной лиры считались большими деньгами. Только в конце месяца нужно было крепче держать их, чтобы не истратить…
Рабочий день кончился. Я шел домой. Не успел я переступить порог, как жена – чтоб ей икнулось, где она теперь, не знаю – печально проговорила:
– Хасан мой, не уходи сегодня никуда, останься дома, поужинаем вместе…
– Что ж, неплохо, дорогая, – согласился я.
Лениво, с сознанием своего полного ничтожества – в карманах пустота – шагал я из угла в угол и сгорал от желания прочитать друзьям новые стихи.
«Будь проклята эта бедность!» – бормотал я про себя. Жена услышала мои вздохи и поняла наконец, что я расстроен.