— Я тороплюсь. Мне нужно на работу.

Владимир Львович приподнял шляпу и чуть поклонился. Затем он перешел мост и укрылся в подъезде второго дома за углом.

И вдруг в подъезд, где пережидал опасность Владимир Львович, вбежал маленький человек с музыкальным инструментом в футляре.

Его, по-видимому, насильно сюда втолкнули, потому что, не обращая ни на кого внимания, музыкант стал поносить немцев, одновременно очень сердясь на тех, кто его сюда загнал.

— Безобразие! Вот нашли время со своими идиотскими обстрелами. Стреляли бы ночью, когда никого нет. Только мешают, — страшно возмущался он, даже не прислушиваясь к глухим разрывам, которые уже слышались с улицы. — Все равно же никого не напугают… Только вот на концерт опоздаю… И госпиталь за углом, на Фонтанке… Я ему объясняю, а он ни в какую. В укрытие да в укрытие… Ах, дьяволы! Находят же, собаки, время бахать… Что ты будешь делать! Опоздаю из-за этих фашистских мерзавцев…

Его искреннее недовольство немцами, которые не вовремя устроили обстрел района Невского, вызвало улыбку у тех, кто стоял в подъезде. Владимир Львович пригляделся к музыканту и узнал в нем веселого актера-гитариста, того самого, который когда-то был на встрече Нового года у них дома.

— Здравствуйте, Александр Сергеевич! Разве вы здесь, в городе?! — окликнул его Владимир Львович.

Актер обернулся и сразу же — он всегда гордился своей памятью — признал отца Ребрикова.

— Вот это встреча! — удивился в свою очередь он. — Очень рад вас видеть таким, Владимир Львович. Знаю, вы никуда не уезжали, и про супругу вашу знаю. Встречал я Андрея Владимировича, вот так же, как вас, случайно. Надо же, командир роты!

Они оба вздохнули и помолчали.

— Ну, а вы-то почему же здесь? Я ведь слышал — театр эвакуировался. Кажется, в Омск.

— Был я там, — кивнул актер, как бы оправдываясь перед Владимиром Львовичем. — Но, знаете, не могу! Нет, не могу! Только тут! Что же это я буду там, а здесь мне все приготовят?! Ну и удрал. Еле пропуска добился. Теперь выступаю повсюду. На фронт ведь ближе, чем раньше в Павловск ездил. Все бы хорошо, да вот эти обстрелы мешают… Ну, подождите, придет времечко и всыпем же вам!.. — И он гневно потряс кулаком.

Владимир Львович смотрел на маленького актера. Был тот гладко выбрит, в летнем пальто, застегнутом на все пуговицы, и даже в перчатках. И, глядя на этого подтянутого человека, который, несмотря ни на что, занимался своим любимым делом и знал, что его ждут, Владимир Львович радовался. Хороших, стойких духом людей оказалось в тысячи раз больше, чем трусливых и жалких. Он верил, что победа — это действительно дело не только тех, кто был впереди в окопах, но вот и таких, как этот человек вовсе не героической профессии.

Обстрел прекратился, и актер заспешил к выходу. Уже почти на ходу он спросил:

— О младшем так еще и ничего нет?

— Нет, — помотал головой Владимир Львович.

— Будет, — убежденно заявил актер. — Уверен, что будет. Не такой это парень, чтобы пропасть зря. Связь сейчас только налаживается. Поверьте мне, я в курсе. Все будет.

Маленький актер не ошибся. Очень скоро Владимир Львович получил письмо от Андрея. В нем сообщалось, что Володька жив, здоров и сражается где-то на юге. В письме Андрея также был номер полевой почты младшего сына.

К тому времени Владимиру Львовичу уже наскучила непривычная хозяйственная деятельность. Он побывал в своей лаборатории, побродил по разбитым помещениям и в конце концов пришел к выводу, что может наладить производство простейшей стеклянной посуды для аптек, лабораторий и госпиталей.

С неожиданной энергией он принялся отыскивать своих сослуживцев, кто еще был в городе. Уговаривал, убеждал. Кое-кого попросту заставлял поверить в правильность его решения.

Сам вместе со стариком механиком чистил и чинил сохранившиеся приборы. Находил в квартирах по соседству растасканное лабораторное имущество, скандалил и возвращал на место.

И люди, возбужденные настойчивостью Владимира Львовича, охваченные его волей к восстановлению, мало-помалу втянулись в дело, а затем уже удивляли и своей находчивостью, и выдержкой, и старанием. И вскоре загорелся свет, пока еще только в двух комнатах лаборатории, но подвешенные к потолку лампочки казались в этот день мощной иллюминацией в честь непобедимой жизни.

Владимир Львович сказал небольшое слово.

Перед ним сидело всего несколько пожилых женщин и совсем молоденьких девчонок, да двое стариков — прежних рабочих. Но он словно видел перед собой множество людей.

— Нашу лабораторию можно было бы назвать феникс, — сказал он. — Феникс — это легендарная птица, которая возрождается из пепла. Но мы ее так называть не будем. Мы ее назовем — победа. Да, да! Пусть маленькая, но уже победа. Придет и большая. И даже колбы и пробирки, которые мы сейчас будем делать, сколько бы мы их ни сумели пока производить, будут приближать эту большую победу.

— А потом, — продолжал он, — придет время — и выстроим себе не лабораторию, а экспериментальный завод, не менее чем в пять этажей.