1977–2010

— Ни хрена себе уикенд! — воскликнул Клыкадзе, проверяя глубину лужи широким носком ботинка, — Возле кассы никого.

Для Псарёва не было новостью ни то, ни другое. Он уже знал, что ботинки американских полицейских не пропускают воду, а на танцы сюда никто не ходит.

Он побывал здесь в прошлые выходные с друзьями из соседней школы. Дожди еще не начинались, но на танцплощадке, равно как и в окрестном парке было пусто. От силы человек семь-восемь.

Псарёва не удивила такая слабая посещаемость — осень. К тому же он научился ценить своеобразную красоту безлюдных мест: пустые кинозалы, где показывают непопулярные фильмы, пустые вагоны трамваев и электричек, после того, как все разъехались на работу, пустые послеобеденные столовые, и читальные залы в будние дни.

Его поразило другое — со стороны танцплощадки, в тишине вечернего парка это было отчетливо слышно, доносился самый первобытный рок-н-ролл. Обычно в таком ритме поют что попало, машинально заполняя паузы примитивными соло, которых стесняются даже в дворовых компаниях. Странно совсем другое — одинокий солист с явным удовольствием пел пустой танцплощадке New York City Джона Леннона, никому не нужную в этом сезоне, когда все вокруг сходят с ума от «По волне моей памяти».

Человек у микрофона старался петь правильно непонятные, многословные фразы. Судя по всему кто-то дал ему списать слова. Возможно прямо с обложки. Псарёв конечно имел представление, как она выглядит — черно-белая газетина по типу Morning Star. Из-за безумного оформления (не говоря про музыку) с этим альбомом не любили связываться самые всеядные спекулянты. Больше всего их смущали Никсон и Мао. Граждане были убеждены, что фото настоящее. Главы двух сверхдержав пляшут с голыми сраками. Здесь им было бы самое место.

Надо же — раздобыл и выучил слова! Псарёв без колебаний проникся преждевременной симпатией к исполнителю, вообразив, как тот списывает, избегая ошибок, текст (скорей всего — с чужой рукописи), а в тексте строчек тридцать, не меньше.

Когда они подошли к парапету, окружающему танцевальный ринг, песня прекратилась. И наступила долгая пауза, потому что танцевать было некому, желающих потанцевать под следующий номер не нашлось…

— Ну, мы идем, или ты передумал? — вывел Псарёва из оцепенения Клыкадзе.

Обогнув лужу по бордюру — каждый со своей стороны, они допили вино, опустил пустой флакон, как это ни странно — в тоже пустую урну, и направились к освещенному сфероиду в глубине аллеи.

На неделе Псарёв, с непонятным ему самому восторгом, поведал Клыкадзе о точке, где до сих пор исполняют «старые вещи», сопротивляясь тошнотворной новизне, которой обязаны с закрытыми глазами радоваться безграмотные массы.

Клыкадзе выслушал его скептически, но зачем-то первый предложил:

— Надо съездить, послушать. Тысячу лет не бывал в подобных местах. Без понятия, что там сейчас лабают. Ты мне напомни в пятницу.

В пятницу Клыкадзе опился на заводе халявным спиртом, и всю субботу никому не открывал дверь (видимо привел домой бухую чувиху). Псарёв сумел добиться аудиенции с пивом лишь к воскресному вечеру.

Без шевелящихся на ее поверхности человечков площадка казалась меньше чем в летнюю пору. На чересчур высокой эстраде виднелись четверо музыкантов. Не покупая билета, Псарёв пытался рассмотреть их лица — состав мог измениться. Они как будто тянули время, опасаясь, что с новой песней снова хлынет дождь, а после нее — прекратится. Похоже, лидер ансамбля распугал своим «Нью-Йорк Сити» самых неприхотливых пэтэушников.

— Шо-то мало у вас народа! — ехидно заметил Клыкадзе за спиной у Псарёва. Он успел встретить каких-то знакомых.

— Так дождь же жь какой, Семеныч! — второй голос Псарёв мог где-то слушать.

Он незаметно оглянулся — Клыкадзе угощал «Примой» полупьяного дружинника. Вероятно они работают вместе.

Ансамбль заиграл какую-то советскую песню в среднем, похожем на «семь сорок» темпе, с припевом на два голоса. Гитаристу подпевал басист — в один микрофон. Клавишника было почти не слышно. Видимо они решили завершить ею отделение.

«Сокол», — прозвучало за спиной. Псарёв и без подсказки знал, что на сцене — Сокол. Он даже в курсе, что когда-то Сокол начинал весьма неплохо, но стал пить, угодил в скверную историю, опустился и надолго пропал из виду.

«Когда-то» это скорее всего лет шесть назад. А «надолго» — года на два?

Псарёв решил посмотреть, что отражается в лужах дождевой воды, но ничего определенного так и не разглядел. Действительность не отбрасывала тени, словно единый большой организм-вампир, одновременно принимающий множество форм и обличий, не дающих отражения.