— Машка, теперь попробуй прицелиться в меня.

— Зачем? Ты же мне только что талдычил, что нельзя целиться в человека, если не уверен, что будешь стрелять? И вообще не направлять туда, куда я стрелять не хочу?

— Говорил. Но тебе еще нужно привыкнуть к тому, что на мушке у тебя живой человек, а линия, по которой пойдет пуля, заканчивается в его туловище или голове.

— Это и так понятно, — пожала плечами Машка.

— Понятно твоей рацио. А вот твои эмоции могут не согласиться, и в критической ситуации ты потеряешь парочку важных мгновений.

— Не хочу в тебя целиться.

— Надо. Вспомни про меня что-нибудь плохое, — тут я проклял свой длинный язык, но все равно продолжил: — Представь, что перед тобой враг. И целься. На поражение.

— Плохое? Это можно, — мрачно протянула жена, наводя на меня незаряженный револьвер.

— Помнишь, куда стрелять?

— Да, — ответила она, выцеливая наиболее опасные зоны.

— Ты должна быть готова в любой момент спустить курок, если кто-то станет тебе угрожать.

— Так и будет, Ив.

— Уверена?

— Как никогда ранее, — пропела Маша, прищурившись и аккуратно прицеливаясь мне то ли в легкое, то ли сразу в сердце. Жена немного прикрывала от меня низкое вечернее солнце, и женский силуэт как будто обволакивало теплое приглушенное сияние. Занятно, но вот чернота дула все равно выделялась резко и четко — как холодная мрачная прорубь во льду.

— Запомни это чувство — готовность в любой момент спустить курок. Говорят, что в человека трудно не то что выстрелить, но даже целиться.

— Врут, дорогой, — ответила она, уверенно удерживая в правой руке револьвер и закрывая хват сильной руки пальцами левой — вполне правильный «замок». — Тем более, этих «человеков» столько через меня прошло, что я, пожалуй, уже путаюсь — объект еще не или уже да. Профессиональная деформация, Ив, как она есть.

— А теперь давай постреляем. Только не друг в друга, договорились, Маруська?

— Как скажешь, милый, как скажешь, — промурлыкала жена.

— Лови!

Пацаненок лет пяти запустил в мою сторону разноцветный надувной мяч. Я поймала его, смеясь, и опустилась на расстеленное на песке покрывало. Солнце плескалось в легкой ряби пруда, за полосой песка мягко шумели сосны, уходящие макушками в небо — густое, того темно-василькового цветка, который бывает лишь в сильную жару.

Малец плюхнулся рядом, бесцеремонно сунулся в пакет, выуживая запотевшую пластиковую бутыль. Я восприняла это как должное. Словно этот пацанчик имел право копаться в моих — или наших? — вещах, пить воду и жевать бананы.

Рядом под огромным пляжным зонтиком устроилась Аня, баюкая Кирюшу. Ива нигде не было видно. Купаться ушел, что ли?

— Пошли в воду! — предложила я.

Аня покачала головой.

— Ты искупайся, если хочешь. А я посижу, видишь, засыпает.

— А ты, воробышек?

Сорвавшееся с языка прозвище удивительно ему подходило — взъерошенному, черноглазому, вертевшему головенкой туда-сюда.

— Пошли, — согласился мальчишка.

Вода, холодная после перегретого песка, скользнула по ногам. Повизгивая и поеживаясь, мы забрели на глубину, где мальчугану было по пояс.

— Больше не надо, наверное. Ты ведь плавать не умеешь?

— Нет.

— А как тебя зовут, воробышек?

— Какая разница? — Он поднял на серьезный взгляд. — Зови, как хочешь.

Пацаненок плеснул водой в мою сторону, я взвизгнула, уворачиваясь от брызг, и проснулась. Почему-то в преотвратнейшем настроении. Мотнула головой, отгоняя остатки утренней ленивой дурноты, и поплелась в душ.

Позавтракав традиционно порознь, мы с мужем разбежались по работам. Порой я ощущала себя не женой, а кем-то вроде верного вассала. Хорошо хоть, не боевой кобылицей. Взаимные обязательства, взаимное уважение, все остальное — лишнее. И все же я была благодарна Иву за то, что остался ночевать дома. Засыпать, чувствуя рядом живое тепло, — бесценная роскошь в нынешние смутные дни.

Накануне я несколько раз звонила Ане. Хорошо поставленный женский голос неизменно сообщал, что абонент недоступен. Это можно было понять — на месте подруги я бы тоже отключила к чертовой матери все средства связи, чтобы остаться наедине со своим горем. Тот, кто сказал, что разделенная беда — полбеды, жил в другое время. Сейчас люди не умеют просто молча быть рядом — или бросаются утешать, или высказывают неловкие слова соболезнования, затертые и оттого фальшивые. Так что беспокоиться о подруге повода, наверное, не было: не возьмет трубку до вечера, приеду домой, проведать.