— Слишком слабый.

Замерли, вслушиваясь. Вот девушка чуть споткнулась, задев вскользь каблуком тротуар. Ритм шагов на мгновение изменился, а потом снова стал равномерным.

— Этого. Не может. Быть, — яростно прошептал психиатр. — Там сейчас без костюма химзащиты не пройти и десяти метров. Какие, на хер, туфли?!

— Тихо, — шикнул Николай. — Слушайте.

Звонкие шаги, похоже, приближались. Во всяком случае, звук постепенно становился четче и громче. За стеной, в зале снова завозились, кто-то испуганно застонал.

И неожиданно стук каблуков исчез.

Прошли десять секунд, двадцать, минута.

Во дворе тишина — даже шелеста листвы не слышно.

Минуты через две я и Николай осторожно выглянули в окно. За стеклом на уровне седьмого-восьмого этажа все так же катились призрачные, почти незаметные волны хлора. За ними в свете рано включившихся фонарей и закатного солнца угадывались ветви деревьев. Мостовая смутно виднелась сквозь дымку.

— Похоже, никого, — пробормотал инструктор. — Что ж за дрянь это была?

— Нет ее, и хорошо, — буркнул Вадим, втискиваясь между нами. — И ладненько. И если уже я перепугался до усрачки, представляю, каково другим.

Тут в зале зашевелились. Кто-то захрипел. Упал и покатился со стеклянным звоном то ли стакан, то ли чашка. Следом раздался полувскрик-полувсхлип:

— Выпустите меня! Тут душно! Не могу дышать!

— Стой, дура! — крикнула Марина. — Не смей!

— Откройте окно! Не могу дышать! Воздуха!

Николай бросился в комнату. Мы с Вадимом вылетели из кухни вслед за ним. Когда мы ворвались в зал, посередине красовалась скульптурная группа из трех женщин. Худая баба, которая еще на лестнице создавала нам проблемы с подружкой-симулянткой, судя по всему, словила классический приступ паники. Хватаясь за сердце и натужно завывая, что ей не хватает воздуха, она уверенно двигалась к окну — явно собираясь получше проветрить помещение. Пусть на такой высоте концентрация хлора и не смертельная, как десятью этажами ниже, но тем, у кого слабое сердце и проблемы с бронхами, хватит вполне. Марина цепко держала истеричку за ногу. Но это не помогало — при паническом приступе у человека просыпаются титанические силы. Арина ухватила бабу за руку и тянула изо всех сил прочь от окна. Но сестры даже вдвоем не могли справиться. Вдруг женщина резко дернулась, рухнула набок, высвободилась из захвата Арины, пожертвовав рукавом кофты, а затем изо всех сил лягнула Марину. Девушки разлетелись в разные стороны. Припадочная истерически завизжала, прыгнула к подоконнику, ухватилась за оконную ручку…

И рухнула от мощного удара в затылок.

Николай приложил палец к шее, прислушался и удовлетворенно кивнул:

— Жить будет.

Ухватил истеричку за ногу, протащил в глубь комнаты, не особо заботясь о сохранности тела, и бросил под стенку. Стремительно подошел к жене:

— Ты как, Маришка?

— Все нормально, Коль. — Женщина устало оперлась на мужа. — Спасибо. Мы… сами не ожидали, когда…

— Такое бывает, — успокаивающе проговорил Деменко. — Панический приступ не угадаешь. Клаустрофобия часто таится до последнего. Чтобы неожиданно выскочить и создать окружающим кучу проблем.

— Не умничай, а? — буркнул я.

Мы предупредили сестер, чтобы они сразу же звали нас, если начнется очередной цирковой номер. Я мрачно глянул на прочих беженцев, которые жались по углам, и предупредил, что в дальнейшем желательно всем участвовать во вразумлении, а не сидеть, как скифские бабы. Иначе всем будет плохо — проветривание обеспечит хлором каждого по отдельности и всех вместе. Дождавшись кивков, я вернулся вслед за мужиками на кухню.

Попробовал дозвониться Машке — все с тем же результатом. Связи нет. Сеть отсутствует в принципе.

Где-то через полчаса неспешной беседы под коньяк я решился:

— Вадим, скажи… прости за дурной вопрос… есть у тебя какой-то грех? Ну из смертных…

— Нежданно, — жуя бутерброд, ответил он. — А зачем тебе?

— Так, интересно. У меня вот, предположим, есть.

— Ум? — промычал Вадим, проглатывая кусок.

— Машке изменял, — выбрал я наименее болезненное для совести воспоминание. — Блуд, как бы.

— Ну да. Вот только не блуд. Если не ошибаюсь, его еще веке в шестом отменили. Прелюбодеяние. Если так, то и я грешен не меньше. Как и любой мужик на Земле. А к чему вопрос?

— Да так. Рассказали мне одну теорию. Размышляю.

— А, — кивнул Деменко. — Теорий сейчас много. В смутные времена во что только не верят.

— У меня есть, — нарушил молчание Николай.

— Что есть? — вначале не понял я.

— Грех. Смертный, — объяснил он, налил себе рюмку до краев и жадно выпил.

— Глупости, — резко прервал его Деменко. — Коля, не гони. Нет там твоей вины.

— Есть! Послал бы в жопу мудаков московских, ребята бы живы остались.

— Не ты их убил.

— Я послушался приказа и не применил тяжелое вооружение. Сровняли б с землей тот лядский нефтеперегонный завод — ни один бы «дух» не ушел. А там бы и зачистили потихоньку. Вместо этого ребята полезли с автоматами на пулеметные гнезда, да еще и с запретом гранаты пользовать. Суки… какие же они все-таки суки… за свои кошельки толстые столичные уроды столько ребят в Грозном положили.

Николай уронил голову на руки и, всхлипнув, замолчал.

Деменко разлил остатки коньяка:

— Коль, давай еще по одной, и иди отдыхать. Мы с Иваном присмотрим за толпой. Хорошо?