И с этой минуты у меня становится столько дел, что даже поесть некогда.

На следующий день после того, как женщинам разрешили выходить из дома, в лечебный дом поступило восемнадцать новых пациентов — все женщины, все с серьезными заболеваниями и травмами: аппендицит, сердечные боли, недолеченный рак, переломы. Все они на много дней оказались взаперти, да еще без помощи мужей и сыновей. Через день поступило еще одиннадцать больных. Госпожа Лоусон умчалась в детский лечебный дом, как только представилась такая возможность, а госпожи Койл, Ваггонер и Надари носятся по палатам, выкрикивая распоряжения и спасая жизни. Все работают не покладая рук и почти без перерывов на сон и еду.

Разумеется, нам с Мэдди не до «подходящих моментов», я даже не успеваю беспокоиться, почему мэр так и не приходит меня навестить. Я ношусь по лечебному дому, путаясь под ногами целительниц, стараюсь хоть чем-то им помогать и успевать учиться.

А целительница из меня никудышная.

— Я никогда этому не научусь! — Мне в очередной раз не удалось измерить давление очаровательной старушки по имени миссис Фокс.

— Похоже на то, — говорит Коринн, поглядывая на часы.

— Терпение, девонька, — успокаивает меня миссис Фокс. — Если чему-то надо учиться, то учиться надо хорошо.

— Тут вы правы, миссис Фокс. — Коринн переводит взгляд на меня. — Попробуй еще.

Я накачиваю манжету воздухом и, глядя на стрелку манометра, внимательно прислушиваюсь к характерным звукам в стетоскопе.

— Шестьдесят на двадцать? — жалобно выдавливаю я.

— Что ж, давай проверим, — говорит Коринн. — Миссис Фокс, вы, случайно, утром не умерли?

— Ох, силы небесные, нет!

— Значит, не шестьдесят на двадцать.

— Я же всего три дня этим занимаюсь… — пытаюсь оправдаться я.

— Вот именно, а я шесть лет, — отрезает Коринн. — И тут вдруг явилась какая-то неумеха и сразу стала такой же ученицей, как я! Странно мир устроен…

— У тебя прекрасно получается, милая, — говорит мне миссис Фокс.

— Неправда, миссис Фокс, — возражает Коринн. — Вы уж простите, что я вам перечу, но для некоторых врачевание — святой долг.

— Для меня тоже, — почти машинально отвечаю я.

И напрасно.

— Врачевание — не просто работа, дитя, — говорит Коринн. Слово «дитя» она произносит таким ядовитым тоном, словно это самое страшное оскорбление. — Нет ничего важней на свете, чем спасать жизни. Мы делаем Божье дело. Не то что твой приятель тиран!

— Он не мой прия…

— Приносить страдания людям, да кому угодно — самый страшный грех!

— Коринн…

— Ты ничего не понимаешь! — в сердцах продолжает она. — Ты только притворяешься, а на самом деле тебе плевать!

Мы с миссис Фокс обе съеживаемся и едва не проваливаемся под землю.

Коринн переводит взгляд с меня на нее, поправляет шапочку и халат, разминает затекшую шею и делает глубокий вдох:

— Ну, давай еще раз.

— В чем разница между больницей и лечебным домом? — спрашивает госпожа Койл, отмечая галочками правильные ответы.

— Главная разница заключается в том, что в больницах доктора — мужчины, а в лечебных домах работают женщины, — наизусть отвечаю я, раскладывая таблетки по стаканчикам.

— Почему?

— Пациент, будь то мужчина или женщина, должен иметь право выбора, читать мысли врача или нет.

Она приподнимает бровь:

— А настоящая причина?

— Политика, — отвечаю я, как меня учили.

— Верно. — Госпожа Койл ставит последнюю галочку и передает мне бумаги. — Отнеси это и лекарства Мэдди, пожалуйста.

Она уходит, а я продолжаю раскладывать таблетки. Когда я выхожу из кабинета с подносом в руках, в конце коридора мелькает госпожа Койл: она быстро проходит мимо госпожи Надари и…

Клянусь, она передает ей записку! Не останавливаясь, прямо на ходу, чтобы никто не заметил.

Обе делают вид, что ничего не произошло.

Нам по-прежнему разрешают выходить на улицу не больше чем на час, группами по четыре человека, но даже за это время мы успеваем заметить, как Нью-Прентисстаун приходит в себя. Когда первая неделя моего ученичества подходит к концу, до нас доползает слух, что некоторых женщин даже начали выводить на полевые работы — большими группами, конечно.

Еще мы узнаем, что всех спэклов держат в загоне где-то на краю города — там они дожидаются «обработки», что бы это ни значило.

Старый мэр, говорят, работает уборщиком.

А про мальчика ни слова.

— Я пропустила его день рождения, — говорю я Мэдди, накладывая повязку на резиновую ногу. Она настолько похожа на настоящую, что ей даже дали имя — Руби. — Четыре дня назад ему исполнилось тринадцать. Я потеряла счет дням, пока лежала без сознания, и…

Слова застревают у меня в горле. Я затягиваю узел на повязке потуже…