— Но вас установили на стол в гостиной, — возразила доска.

— Это только потому, — отвечала плевательница, — что мистер Коккерел боится, что мыши съедят мои опилки. Нет, красоты во мне недостаточно, чтобы меня ставили на любование! Я знаю, что есть и другая причина, по которой я появилась. Мы должны были нести службу вместе, хотя я бы охотно нашла задачу поскромнее вашей, ибо я считаю, что на вас мелом записывают тайны жизни и смерти.

— Совершенно верно, — с гордостью ответила доска, — ибо великий человек, который держит это место, — а насколько мне известно, это пещера богов, — запечатлел на мне множество тайн. С моею пользой решено, меня возвысили. Пусть я и обычная доска, но на мне — знаки, несущие счастье многим. Возможно, наш мудрый хозяин — а я слышала, что его называют так, — великий поэт.

Плевательница с тщанием исследовала знаки на доске.

— Полагаю, вы не правы, мой друг, — сказала она, наконец, — ибо мне кажется, что эти знаки на вас, — а овечьи хвосты и правду выглядели как нотные знаки, — не поэзия, как я вообразила сначала, а музыкальные ноты — и самые прекрасные и волнующие из тех, что были сотворены человеком. Очевидно, наш хозяин сочинил великолепную симфонию.

— Очень может быть, — ответила доска, — ибо я всегда знала, что музыка — величайшее из искусств, и я нахожу очень вероятным, что на мне запечатлена некая насладительная гармония и, имейся поблизости подходящий инструмент, прелестные звуки мог бы извлечь из него тот, кто прочитал бы меня.

— Желала бы я, — сказала плевательница, — чтобы я преобразилась в такой инструмент, однако боюсь, что у меня нет натянутых струн, хотя, если бы мне была отведена роль обычного барабана, я бы вполне ею удовольствовалась. Счастье для вас, что вас так возвысили, повесив на гвоздь («Причем на гвоздь с латунной головкой», — добавила шепотом доска). Но чем же, спрашиваю вас, должна стать я?

— Возможно, вы существуете, — предположила доска, — как ответ тем, кто ставит действие перед обдумыванием и размышлением. Кроме того, вы не одна, кого оставили в праздности, ибо есть еще девушка Рози, у которой, как и у вас, нет особенного назначения. Ее существование представляется мне абсолютно беспредметным. Она только и делает, что бегает да прыгает, играет в прятки с котенком и обменивается шутками с мальчишками. Иногда, как мне известно, теплой летней ночью она незаметно выскальзывает из дому, идет на луг и там битый час — вот глупая девчонка! — любуется на звезды в небе, однако и это — не ответ на то, почему она здесь. Мне часто приходило в голову, что, возможно, Господь Всемогущий хочет показать посредством Рози и вас, что оставаться в состоянии девственной слепоты, без цели, — очень большая честь.

— Мне так не кажется, — сказала плевательница, — и осмелюсь заявить, что даже у Рози, которая иной раз очень мило перепрыгивает через меня, есть какое-то дело — заниматься самой или чтобы занимались ею. Мне часто приходит в голову одна мысль, и я могу сейчас вам о ней сказать. Из того, что произойдет с Рози, узнаю я свою судьбу.

— Мы будем наблюдать за ней со всем тщанием, — сказала доска, — и если нечто прекрасное и изумительное произойдет с ней, мы будем считать, что то же счастье уготовано и вам. Наверняка с таким нежным созданием будут обращаться мягко и нежно, если вообще обращаться!

— Согласна с вами, — сказала плевательница, — и хотела бы узнать ваше мнение, что станется с ней, ибо это позволит мне решить, что станется со мной.

— Я могу только догадываться, — сказала доска, — но эту догадку вы примете с радостью. Воистину ни одно создание на земле не может быть таким живым и очаровательным и не может служить таким прелестным целям, как молодая девушка, а Рози — самая красивая из всех, что мне доводилось видеть…

— А видели вы только мамашу Табиту, — пробормотала плевательница.

— Ее женственная природа, — продолжала доска, — радуется танцам и веселью. Никто еще не повредил Рози и не причинил ей вреда, и вся она полна счастья. Когда она помогает матери, все кипит у нее в руках, ибо все, чем бы она ни занималась, исполнено счастья. Она часто шалит, а иногда от полноты веселья обнимает отца и начинает кружиться с ним по залу, пока он не воззовет о помощи. Когда она выбегает на зеленый луг майским утром, каждая травинка радуется. Все, чем была Рози и что она делала, предназначено для самого доброго и любовного пользования. На ее забавы смотреть радостнее, чем на порханье птички.

— Я замечала, — сказала плевательница, — что когда она приносит кувшин пива мужчинам, она называют ее странными словами, но она только убегает, заливаясь румянцем. Очень жаль, что мы не можем понять, что эти мужчины, особенно фермер Тикторн, говорят Рози, ибо, если бы мы поняли, что эти странные призывы значат, мы бы уяснили, куда приведет счастье Рози, и тогда моя будущая судьба прояснилась бы вместе с ней. Обращали ли вы внимание на сквайра Баддена?

— Я определенно видела его здесь, — ответила доска, — и видела также, как он себя ведет. Он среднего роста, с крупной головой, и его толстое тело обросло жиром. Всю свою долгую жизнь он только и делал, что наедался до отвала, и ни одна гнусность для него не настолько гнусна или чудовищна, чтобы ее не совершить. Он растопчет самые прекрасные цветы и найдет удовольствие в уничтожении прекрасной вещи, и весьма странно то, что он так благоволит к нашему хозяину, великому композитору. Но, пусть мы недолюбливаем сквайра, его судьбу можно с легкостью узнать. Его цель — уничтожать все, что прекрасно.

— И почему? — спросил плевательница.

— Чтобы поскорее обречь себя на адские муки, — мрачновато ответила доска.

— И вправду странная причина для того, чтобы дозволить такую порочность, — заметила плевательница, — но что сейчас пришло мне в голову — я вспомнила, что Рози всегда с робостью смотрела на этого неприятного человека, но мать приказывала ей пойти к нему, и сквайр часто ловил ее и сажал себе на колени.

— Это невозможно, — передернувшись, сказала доска, — чтобы этот грязный, непристойный человек мог приблизиться к созданию настолько очаровательному, как наша Рози, ибо Господь — не отвратительный дьявол, а любящий отец, и Он не мог создать Рози только для того, чтобы ею грубо и физически воспользовался сквайр Бадден.